8. Одна одинокая немолодая женщина хотела душевного покоя. Сидит это себе дома и хочет. Пожалуй, дождешься, пойду-ка лучше в магазин схожу, говорит себе, а то под лежачий камень вода не течет. Купила себе сыру российского, в мелкую, еле разглядишь, дырочку, дольки лимонные сахарные, массу сырковую с изюмом, хлеба черного, бородинского, съела все до последней крошечки, спать вроде захотелось. А тоже ничего, не грех и поспать иногда. Ну, что покоя, что покоя, че ты нудный такой, кто его видел-то. Да вот так и легла спать, одеялом накрылась, свет потушила, зато не на голодный желудок – или мало тебе?
9. Нет, а снега-то в тот год навалило. И до того пушистый да белый, да рассыпчатый! Сугробы чуть не в дом, уж мы его чистили-чистили, уж думали, никогда он, проклятый, не кончится, а он все опять, и валит, и валит, даже Михеич наш пожалел нас, дал трактор, а никакой его не брал и трактор, хорошо хоть весна потом наступила.
10. Одна бабка хорошо помидоры закручивала. В банки такие стеклянные, сверху крышку железную, и хоть ты что. Всю зиму стояли как миленькие. Не лопались. А как-то раз решила, что пора ей освоить новую квалификацию, капустки нарубить себе квашеной. Надела пальто, платок шерстяной, серый, сапоги на лебяжьем пуху, в магазин приходит – а там очередь, на три кассы одна кассирша. Отстояла бабуся в очереди, приносит домой капусту, а в капусте ребеночек. Бабка так и ахнула. Руками завсплескивала – тьфу ты, кого ж это Бог мне послал, прости Господи. Надо его в детский дом нести, а я-то куда, старая, на тот свет собрамшись, как и поднять его. А ребеночек ничего себе – ножками сучит, пищит, молочка просит. Ну, бабка воду подогрела, молоко из холодильника разбавила, сквозь тряпочку покормила его, покачала, ребеночек чмок-чмок, похныкал, поделал свои дела, бабка его вымыла, в простынь обернула, он и успокоился, уснул. Тут и милиция пришла, этого ребеночка уже ищут.
– У тебя, – спрашивают, – ребеночек?
– У меня, говорит, а сама плачет. Вроде и жалко отдавать в чужие руки.
– Ты, бабка, лучше не плачь, чтобы мы тебя не арестовали. Ты старая, завтра на тот свет отправисся, ну, куды тебе ребеночек? а мы ему родителей найдем, а не найдем, так сами на ноги поднимем, образованье дадим.
Так и забрали. Мальчик был, можт, в магазине кто случайно оставил.
11. Один дедок тогось был, юродивый. Ходил небритый совсем, пахнул, как когда никогда не моются, все бывало крестится, собирает, где побольше народу, копеечки. Да сейчас какие копеечки, сейчас давно уже в фунтах стерлингах. Ты чево мелешь-то? И то правда.
12. На берегу пустынных волн стояла маленькая хижина. В зиму-то никто в ней не жил, а летом много набивалось – с Москвы, что ли, с института какого-то, забыл уж, как он там называется. Один там у них был веселый самый. На писателей, говорил, учимся, это кто хреновню всякую пишет, слыхал, можт? Это на журналистов, что ли? Да нет, говорит, еще хуже. Ничего, ребята были веселые, только самый веселый-то утонул потом. Из-за бабы, штоль, поплыл ей показать, как хорошо плавает, а силы не рассчитал. Не доплыл до берега. Он, когда не сильно пьяный, пел, песни хорошо пел, и русские, и нерусские, грузин был, и звали как-то смешно, Окуджава, штоль.
13. Одна, короче, была девушка, хотела купить себе зонтик с дырочками. На ножках такой, как у Гурченки. Вчера по телевизору показывали. Да какой Гурченки, Гурченке давно за 80, это за нее дочка ее гримируется. Не знал, штоль? А где тогда Гурченка? Где, где, сам, штоли, не понял? Ну, пошли за угол, я те у Нинки покажу, из Соликамска, вчера, говорит, приехала, на заработки, вот и посмотришь.
14. Одна женщина проституцией зарабатывала, при ресторане «Терция», Аннушкой звали. Коса белая, толстая, и сама здоровая, веселая, сразу видно, не из городских. В русском стиле работала. И когда хотела, сладкая у ней была, не оторовешься прям, говорили так, а ты молчи. И вить сколько замуж ее звали, и на иномарках, и попроще, молодая ж была, красивая, а не шла. За клиентов не пойду, говорит, вот заработаю побольше и уеду. Чтоб никто потом не знал про мое черное прошлое да всю жизнь попрекал, этого нам не надо. Ну, а пригрели ее свои же бабы, подговорили кого из ревности, она-то торопилась больно, вот полгода еще, говорит, поработаю и уйду от вас, каплю совсем не хватает. И не давала другим житья, всех себе забирала, бывало, и по трое в одну комнату, и шли, што ты думаешь. Ну, в темном дворике и приласкали ее ножичком, аж с росписью, как непутевую какую, свои же товарки. Ты сопли-то что распустил? – А за такие слова в морду.
15. Один человек любил другого. И было у них все хорошо. А потом раз! и кончилось понимание. Пришлось расстаться.
16. Петя Голиков построил у себя дома модель одного волшебного города, где все хорошо, ну просто как у людей, не учел только отдельные архитектурные подробности, вот все и повалилось. Это ты к чему? А не поняла, так поди попей водички.
17. Юрий Михайлович Лотман-то! Опять пешком гуляет по городу, а с двух до трех в парке, по аллее, а потом отдыхает на лавочке. В синем галстуке, с тросточкой, весь такой усатый и праздничный. Нет, без Зары Григорьевны. Все с ним опять здороваются, всё зовут прочитать еще лекцию.
– Юрий Михайлович, может быть, тряхнете стариной, прочитаете нам еще лекцию? Про поэтику какую-нибудь там про знаковую? Про семиотику?
А он смеется и только руками машет. Нет уж, говорит, я теперь на пенсии, тем более и семиотики-то никакой нет. Это мне там, на том свете, в Царствии Небесном, и пальчиком наверх показывает, рассказали по большому секрету. И я тому верю.
– Да как же, Юрий Михайлович, по закону-то вы же были неверующий, как же вас допустили разве в такое Царствие?
А он хитрый стал, под усами опять улыбается да и говорит:
– Там законов-то нет, одни только милости.
18. Да что Лотман, вчера в консерватории на концерте Брежнева видели – сидит такой в ложе, с бровями, посапывает. Ну разбудили его, растолкали, хотя и вежливо. Вы, говорят, Леонид Ильич, может быть, домой хотите? Отдохнуть немножко, расслабиться. Нет, говорит, это меня сюда специально отпустили послушать музыку, за то, что я все-таки был добрый.
19. В густом пахучем орешнике ветки уже тяжелые, рядом земляника на землю аж валится, лисички высыпали, медведь рычит, небушко до того синее, а по нем облачка ползут, белые-белые. – Да пошел ты! – Чего? – Рыбой пахнешь.
20. Где это ты так поцарапалась? – Ничего, пройдет, на мне ж все как на кошке. – Да уж, как говорится, дал Бог здоровья, да денег нет. – Типун тебе на язык, Рая.
21. Погуляли, нечего говорить, на славу, до сих пор по углам собираю. Нет, а ему-то что сделается, ему хоть кол на голове чеши – все как об стенку горох.
22. В одном грязном-прегрязном городе на грязном-прегрязном вокзале в грязном-прегрязном зале ожидания на грязном полу в грязной-прегрязной луже лежал грязный мешок, похожий на человека. Из него торчала грязная голова, грязные ноги и одна рука. Он крепко спал. Подходит к нему христианин: эй, ты жив? И будит проверить. Вот и я говорю, поспать человеку не дают. Да нет, что вы, он не проснулся даже, не шевельнулся никак, словом сказать, ушел христосик ни солона хлебавши. Тут этот чумазый и проснулся. Глаз открыл, а он голубой.
