– Вот мы сидим тут, и все это как бы… проходит сквозь сердце.
– Может быть, это потому, что мы на такой земле?
– В Израиле? – Анька села на корточки. Взглянула в сторону далеких зеленых гор.
– Прости, я вернусь сейчас, пойду поищу, где здесь туалет, – Лиза подняла с песка черный рюкзак и ушла в светлый сумрак. Аня подняла оставленные ей сигареты, понюхала и положила обратно, на свитер.
Солнце уже подобралось к самому морю, спокойным пламенем крася песок, воду и неотвратимо спускаясь все ниже, за горизонт. Полутьма, подступавшая сзади, глубокая, мягкая, делала рябь моря серебристой. Семейство с мальчиком засобиралось, мальчику велели сдуть мяч, и он изо всех сил давил на него руками, направляя воздух себе в лицо. Ветерок из мяча тормошил ему челку, и мальчик смеялся. Наконец все трое двинулись в город. Грузный папа, под стать ему круг-лая мама, скачущая вокруг худенькая фигурка. И без того безлюдный пляж стал теперь совсем пустым.
Лиза вернулась быстро.
– Нашла?
– Да, там, в конце пляжа, – она махнула рукой. Опустилась на землю.
– Знаешь, я ведь всегда верила в Бога, – заговорила она спокойно и вместе с тем оживленно, глядя Ане прямо в глаза, словно угадав, куда ведут все эти Анькины разговоры.
– И в детстве?
– Да. Совсем еще девочкой я молилась. Когда никто не видел. Вставала на колени и молилась, своими словами.
– Своими словами?
– Да, но они были те самые… чтобы только простил!
– И все это тайно?
– Да, обычно по ночам, когда все ложились спать, мама и бабушка, а у меня был такой свой закуточек за шкафом, даже не помню, сколько мне было лет. Может быть, пять… или девять. И я молилась там тайком, но никогда ни о чем не просила.
– Как это?
– Это было совершенно невозможно, у Него попросить, я не понимала, как это возможно вообще. И всегда говорила только: «Прости, прости меня, только прости!» – Лиза печально взглянула на Аню.
– Как это здорово! Я так рада! – внезапно Аня вскочила, схватила куртку, точно собираясь бежать. Лиза непонимающе подняла голову, и Аня также резко села обратно.
– Рада, что это было у тебя с детства, это ведь такой дар, милость! Люди не могут обрести веру годами, и я тоже, совсем не сразу. Как я мучилась, Господи! Как все больше хотела… уйти, свести счеты.
– А сейчас?
– Сейчас уже, конечно, не так… Хотя все равно бывает… Накрывает! И опять не могу, не могу выдержать, не умещается… – Аня вдруг стала запинаться. – Хочу хотя бы ослепнуть иногда, оглохнуть.
Она обхватила голову ладонями.
– Ослепнуть? Оглохнуть? – глаза у Лизы расширились. – Но почему?
– Потому что очень часто я не знаю, как со всем с этим жить. От жалости ко всем, от этой красоты невозможной, боли. Как можно все это видеть и… жить?
– Видеть что?! – никак не могла понять Лиза.
– Да все! Людей, камни, песок, пальмы, море вон, железки в порту, и как огни мерцают, и страдание чужое, слезы, но и смех, счастье – он слепит и дразнит этот мир! Этот мир Божий.
– А меня не дразнит уже очень давно, – медленно произнесла Лиза.
– Даже сейчас?
– Да, конечно… мы в таком месте. Немного, наверное, да, но и то…
– Знаешь, вот что я хочу сказать тебе, – Аня замялась, – я чувствую, что мы обязательно до-едем до этого озера, и может быть, там все случится, что ты хочешь, понимаешь?
– Спасибо.
– Он же тоже туда собирался приехать завтра, я слышала, он по телефону говорил.
– Да, я знаю.
Лиза кивнула и как будто хотела добавить что-то еще, но промолчала.
Они встали, собрали вещи, пошли по остывшему песку. Аня шагала впереди, Лиза шла за ней, ступая тяжело и вязня в песке. В конце пляжа зажглись фонари. Уже на каменном пирсе Аня остановилась, повернулась к Лизе.
– Лизка, – проговорила она, почти задыхалась. – Лизка, это нельзя скрыть!
– Что?
– Все это… запах.
– Какой?
– Прости меня.
– Я не понимаю.
Анька обняла ее за плечи, Лиза стояла опустив глаза.
– Ты о чем?
– О том, что ты пьешь каждый день. Тебе никто не говорит этого и, наверное, так и не скажет. Но это видно и слышно.
– Ты хочешь сказать, что и они тоже знают?
– Да. И Мишка, и Катька, и… все.
– А он?
Аня молчала.
– Скажи мне!
– Он тоже. Да.
– Когда? – Лиза говорила одними губами.
Ане стало боязно, но она не остановилась, только заторопилась еще сильней.
– Всегда. Всегда все знали, с того вечера, самого первого, когда ты попала в аварию, и потом мы, помнишь, играли в паровозик с детьми, и было все уже видно, потому что это нельзя скрыть, ну, ты же знаешь, когда сам нет, а другой уже, это дико заметно. Прости.
– Что ты…
– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо! – закричала Анька, потому что Лиза точно окаменела. – Слышишь?
– Да, – лицо ее потемнело, это было заметно даже в темноте.
– Ну, хочешь я тебе все расскажу? Хочешь?
– Про него?
– Про тебя.
Они подошли к самой набережной, нужно было подниматься по высокой лестнице наверх.
– Иди, а я за тобой, буду говорить тебе самое важное в спину, и так тебе легче будет подниматься, я тебя буду толкать словами, – улыбнулась Аня. Лиза двинулась вверх.
– Просто есть люди, которые чувствуют дико остро, – отчетливо произносила Аня. – Они избранники. И у тебя ведь тоже это было с самого детства, но это и тяжело, это крест. Такие люди чувствуют словно за всех. Иногда они даже видят ангелов!.. Я даже знала одного такого мальчика, – запыхавшись, добавила Аня, и тут Лиза остановилась, обернулась, посмотрела на нее удивленно.
Но Аня жестом показала ей, что надо идти дальше, вперед, и продолжала.
– Неважно про мальчика… Важно, что небо подступает к ним совсем близко, к самым глазам, и если закрыть глаза, оно вдруг проводит по векам, слабо и нежно, совсем слегка. И это самое большое счастье, какое может испытать на земле человек. Но за все надо платить, это трудно, ужасно, и они очень страдают, каждый по-своему, но платят все, хотя некоторые даже и не догадываются, что это просто им такой дар, видеть зорче…
Лестница кончилась, они вышли на набережную и пошли вперед. Шумная компания проскользила мимо: смуглые парни в футболках и легких пиджаках, темноокие девушки смеялись шуткам на неведомом иврите.
