Но и тем не окончились Петрины уроки, в следующий раз придя на службу, Аня обнаружила, что отца Антония, несмотря на расписание, нет. А Петра стояла в храме, после службы они подошли друг к другу.
– Где же наш батюшка? – безнадежно спросила Аня, понимая, что вопрос риторический – Петре, как и ей, знать это было неоткуда. Но Петра знала.
– Заболел. Сказал по телефону, что горло болит, не может давать возгласы, – Петра чуть улыбнулась.
И снова Аня застыла: по телефону! Болит горло. Петра звонит ему по телефону. И говорит с ним не о спасении души, а о том, что у него болит горло! Значит, и это можно!
Но о чем говорить с ним по телефону? Отец Антоний, конечно, и ей дал однажды свой номер, сказал: «Если что понадобится, звоните». Тогда Аня восприняла это исключительно как вежливый жест, потому что единственную причину, причину звонка, которую она после некоторого напряжения сумела придумать, это – предсмертное ее состояние. Слабеющим голосом она просит маму найти в книжке телефон отца Антония и сообщить ему, что она, раба Божия Анна, лежит при смерти, и умоляет его приехать для последней исповеди. Никаких других причин изобрести было невозможно.
– А ты разговариваешь с ним по телефону? – спросила Аня потрясенно.
Петра кивнула.
– О чем же вы говорите? – нельзя было так прямо спрашивать, нельзя, но и жить с таким непониманием тоже немыслимо!
Петра замялась.
– Обычно что-нибудь по делу. Вчера я звонила ему по поводу одной книжки…
Аня благоговейно смолкла, но долго еще думала с искренним ужасом: позвонить ему самой по телефону и что-то говорить! Все в ней ежилось и недоверчиво улыбалось. Да и потом, это ж неинтересно – по телефону.
Тут-то и появилась Петра.
В Петре была сила. Жертвенность, самоотречение, готовность все оставить ради Христа. Петра жила в бедности, бросила удобный институт, постоянно молилась, и оттого лишь была допущена в мир иной, в мир «ты» и телефонных разговоров.
Деталь к детали, незаметно ее удивительная подруга вставляла то щепку, то проволочку, то подкладывала шарик, и все эти мелкие предметы испускали таинственное сияние, делая знакомый трехмерный мир разбегающимся, плывущим – новые, неприятно задевающие плоскости и объемы манили дальше и дальше, за новый поворот.
Накануне Россия Успенья
Осенью, в день Рождества Божьей Матери, Петра созвала в гости сразу несколько человек, всех своих новых, недавно появившихся православных знакомых.
Кроме Кости, который на этот раз явился домой пораньше, пришел сутуловатый печальный Федор с сильно отросшими кудрявыми волосами, уже подернутыми первой проседью, – математик. Федор казался совершенно погруженным в себя, тихо поздоровался, тихо сел, молча раскрыл брошенную на диване книгу: это был большой самиздатовский том сочинений Игнатия Брянчанинова, Аня как раз вернула его Петре. Чуть позже явилась сестра Федора Инна, живая, говорливая, явная противоположность брату, – Аня вздохнула с облегчением, с Инной, похоже, можно было разговаривать не только о небесном, да и вообще – можно было разговаривать. Последним приехал большеглазый, брадатый, очень бледный, с волосами, забранными в русую косичку, Георгий. Петра и все здесь так и звали его полным именем – Георгий, и ловили каждое его слово. Чем-то – может быть, отрешенностью взгляда, а может, косичкой, Георгий упорно напоминал Ане олдового, впрочем, давно завязавшего с прошлой жизнью хипа. Поэтому или из неосознанного внутреннего протеста против всеобщего здешнего преклонения, Аня окрестила его про себя Джорджем. Джордж был из них самый старший, чем он занимался в обычной жизни, она так и не поняла, но от облика его, строгого взгляда исподлобья, от манеры говорить – а он всегда словно задыхался слегка и обожал инверсии – веяло странной, мрачной силой.
К столу поданы были картошка в мундире и чай, не без грусти Аня вспомнила, что мяса в Петрином доме не едят. Гости начали обсуждать свои летние паломнические поездки.
Федя с сестрой побывали в Пюхтипах и Риге, там у него было много искушений, но самое интересное – каких именно искушений – он так и не рассказал, только произнес жестко: «Там я по-настоящему понял: мы на войне. Ясно стало, почему люди всё крестят – и стул, и еду, и воду перед умываньем, – всё заполонено бывает врагом! Кусок лишний боишься съесть». Петра с Костей, уже в сентябре, проехались по грузинским монастырям и увидели там немного иное православие – с красным вином, которым щедро потчевали гостей, с крошечными скитами на два-три человека, с большей внешней свободой – монахи да и монахини легко могли отправиться прогуляться в город со своими мирскими друзьями, и все это выглядело вполне гармонично, не в ущерб благочестию. Так говорил Костя, Петра слушала, не подтверждая и не опровергая его слов, но отчего-то Ане казалось, что далеко не со всеми его оценками Петра согласна. Джордж посетил только-только отданную Оптину пустынь, поклонился могилкам оптинских старцев, поработал во славу Божию на стройке и в трапезной. Всем было что рассказать. Все многое обрели в этих поездках, многому научились. Аня аккуратно снимала ножиком картофельную кожуру и молчала.
– Ну а ты где была? – обратилась вдруг к ней Инна.
– А я, я в фольклорной экспедиции, на практике.
Их взяли туда вместе с русским отделением, с Олькой, с которой они работали в паре. Когда бабушка пела песни или частушки, Олька записывала нечетные строчки, а Аня четные. Мир северной деревни оказался полон глубокого очарования и достоинства, тяжких страданий, неведомых городским жителям физических мук – это было удивительное открытие лета… Но сейчас речь, кажется, шла совсем о другом?
– Ты там с бабушками общалась? – попыталась помочь ей Петра.
– Да, в деревне, они тоже все там верующие, – с трудом выдавила Аня и осеклась.
Она вспомнила разрушенные церкви без куполов, в каждом, даже небольшом поселке была такая; однажды какой-то уже не слишком трезвый мужчина лет сорока, в грязных обвисших штанах, остановил их с Олькой посреди дороги и начал вдруг жаловаться.
– Церковь была б, не пил бы! Порушили все, а какая церковь была… Мама моя туда в детстве ходила. А теперь что – дом культуры, все современное, танцы! – он издевательски начал изображать, как теперь танцуют, но покачнулся. – Так я уже старый. Соберемся с мужиками после работы – ив магазин. А что делать? А была бы церковь, пошли б на службу. Вот те крест, не пил бы! – бормотал он и перекрестился в неправильную сторону.
Что ж душеполезного в такой истории? И Аня сказала:
– Бабушки прекрасны. И они еще столько всего помнят: песни, колыбельные, сказки, былички.
– Былички? Это что? – быстро спросила Инна.
– Это истории, которые как будто бы случились на самом деле, о русалках, домовых, леших.
– Господи помилуй! – перекрестился Федор.
За ним тут же, три раза, мелко перекрестилась сестра.
