— В Варшаве, говоришь? — помрачнел Сарычев, посмотрев на полного извозчика, который с заметным удовольствием посасывал плавники.
— Может, и в Праге, дело-то хозяйское. А то, что он лыжи за границу давно навострил, так это точно! Один из его жиганов как-то разнуздал звякало и сказал, что у Кирьяна тропа до самого Берлина есть.
— А может, его сейчас и в Москве-то нет?
— Зря беспокоишься, Хрящ. Ничего, если я тебя так называть буду? — осторожно поинтересовался Грош. — Тебя иначе-то теперь и не называют.
— Валяй, если нравится! — безразлично отреагировал Игнат Сарычев.
— У него в Москве баба есть, молодая совсем, лет восемнадцати. Так она из него корабельные канаты вьет. Без нее он никуда не денется. Это точно.
— К чему ты это говоришь?
— А к тому, Хрящ, что не далее как вчера видел я ее в Глазовском переулке, кофточку она какую-то покупала.
— Ты не мог ошибиться? — спросил Сарычев как можно спокойнее.
— Ты думаешь, я с двух шагов девку не узнаю? — гордо тряхнул Грош пегой бороденкой. И, перегнувшись через стол, торопливо заговорил: — Я ведь ее еще пацанкой знал, когда она в мужиках толка-то никакого не знала. Подойдешь с ней к трактиру да предложишь иному нэпману за четвертной. А потом на нее Кирьян глаз положил. А мне пришлось в сторонку отойти.
— Где ее можно найти, знаешь?
— Нет, — отрицательно покачал головой Грош. — Он ее бережет. И всюду с собой таскает. Одно могу сказать: там, где Дарья, там и Кирьяна искать нужно. И то, что он скоро объявится, это точно. — Грош совсем перешел на шепот: — Поговаривают, что он поклялся перед жиганами краску из тебя выпустить и, пока этого не сделает, из Москвы никуда не уедет.
— Поглядим, — усмехнулся Сарычев.
— А правда, что ты Хрящу… настоящему, путевку к святым местам организовал?
— Правда, — не стал лукавить Игнат.
— Ты бы Кирьяна поостерегся, — посоветовал Грош, сделав три больших глотка, — он слов на ветер не бросает.
— Что ты еще можешь сказать о Кирьяне?
Грош призадумался на минуту, а потом заговорил:
— То же, что и все… Он очень умный, хитрый и осторожный, иначе бы его уже давно пристрелили. Никому не доверяет, разве что кроме Дарьи и еще двух-трех приближенных. Для него человека убить — все равно что два пальца обмочить. Стреляет он одинаково хорошо с обеих рук. И если идет по городу, то никогда не вынимает рук из карманов. Палит без промедления, как только чувствует опасность. Как-то в семнадцатом году его загнали на крышу десять жандармов. Так он половину их пострелял, прыгнув на крышу соседнего дома, и ушел проходными дворами. А знаешь, какое расстояние было между домами? — спросил Грош.
— Не представляю.
— Метров шесть! Так он даже не приостановился, пальнул в двух жандармов и побежал дальше. Вот так-то! Мне так кажется, что вы его никогда не поймаете.
— Поглядим, — повторил Сарычев и, бросив на стол рубль, сказал: — Сдачу не бери, пускай халдеи пожируют. Кстати, хочу у тебя спросить, а чего это ты вдруг помогать мне стал?
— Жить хочу, — выдохнув, честно признался Грош. — Уж слишком сильно ты нас всех потеснил, что ни день, так кого-нибудь ловят.
— Ты же легавых не любишь. Как же твои принципы?
Грош неожиданно широко улыбнулся:
— Это у жиганов принципы. Они все идейные, а я ведь «не помнящий родства». С меня и спрос невелик.
Поднявшись из-за угла и окинув дымный зал пристальным взглядом, Сарычев слегка раскачивающейся походкой направился к двери.
* * *
Кирьян, по-хозяйски развалясь, сидел на диване. На кухне гремела посудой Дарья и в комнату не показывалась. У ног терлась мелкая белесая дворняга и заискивающе всматривалась в лицо Кирьяна. В дверях, тушуясь, стоял парень лет двадцати пяти. Он без конца перебирал тонкими пальцами фуражку и неловко улыбался.
— Так сколько ты, говоришь, взял у булочника Аврама?
— Немного, Кирьян… Всего-то два миллиона рублей.
— Обмельчал ты, Ванюша, — Кирьян сочувствующе причмокнул. — Раньше, бывало, меньше чем за десять миллионов и за дело-то не брался, а сейчас на такие копейки позарился. Стыдно мне за тебя! И ты не прослезился, когда у бедного еврея последнюю краюху отнимал?
Иван натянуто улыбнулся:
— Еще наживет, он ведь скряжистый.
— Это ты верно говоришь, евреи народ запасливый и копейку считать умеют. А на чем ты деньги вывозил?
— Так у меня же машина есть, — смущенно сообщил Иван. — В прошлом году надыбал.
Голос Кирьяна ему не нравился, слишком уж он был ласков. Уж не перевоспитала ли его уголовка?
— А знаешь, я тут с твоим евреем поговорил. Разговорчивый оказался, достаточно было пару раз по морде сковородкой съездить, чтобы у него красноречие прорезалось. Так он мне тайничок один указал, а в нем золотишко всякое было с камешками. Хочешь взглянуть? — Иван неопределенно пожал плечами. — Ага, вижу, что желаешь. Глянь сюда, — Кирьян сунул руку в карман и вытащил массивную золотую брошь, в середине которой сверкал крупный бриллиант. — Хорош! Да ты подойди поближе, что же ты прямо как не свой? — почти обиделся Кирьян. Иван сделал вперед несколько шагов. — Ты как следует глянь, Ванек… Я же тебе не дерьмо подсовываю. — Иван наклонился, и в этот момент Кирьян ухватил его за волосы и с размаху стукнул лицом о деревянный подлокотник дивана. Из носа Ивана мгновенно брызнула кровь, заляпав диван. — Фу ты! — брезгливо отстранился Курахин. — Дашка! Он нам весь диван кровищей забрызгал, где мы теперь с тобой елозить будем? — Иван молча вытирал кровь. — Так вот, этот еврей сказал мне, что ты забрал у него не два миллиона, а целых пять, следовательно, три миллиона ты от меня скрысятничал. Нехорошо!.. За это тебя следовало бы, конечно, убить, но ты сам знаешь, я человек незлопамятный. Ты поспрашивай у жиганов — по всей Москве ходят легенды о моем добром характере. В общем так, машина теперь моя! И если еще раз услышу, что ты утаил от меня долю, повторять больше не буду, убью! Тебе все понятно? — равнодушно спросил Кирьян.
— Да.
— Приятно иметь дело с понимающими людьми. Как же тебя все-таки угораздило-то с лицом, — посочувствовал Кирьян, — кровища даже на шею потекла. На вот полотенце… Утрись. Оно чистое. Совершенно ничего не жалко для хорошего человека, последнее готов от себя оторвать. Да ты поплюй на краешек-то, так-то оно лучше будет, кровь сама и уймется. — Иван вытер разбитый нос краешком полотенца. — Вот теперь совсем другое дело. Эй, Дарья, неси-ка мне рябиновой, той самой, что со Степаном пили. Уж больно понравилась. А самое главное — глотку хорошо дерет, — улыбнувшись, добавил Курахин.
Вошла Дарья. В тонких длинных руках она держала небольшой металлический поднос. На нем стояла высокая бутыль, на дне которой лежала небольшая гроздь рябины. Дарья будто не заметила разбитого лица гостя, осторожно поставила угощение на стол, закинула окровавленное полотенце на плечо и, отерев руки о пестрый передник, вышла.
