– Причины?
– Невозможность победы, – очень тихо произнес царь.
– Вы предаете Россию, – твердо сказала жена.
Ее крупная грудь начала подниматься, как волны моря. Лицо покрылось нездоровым румянцем. Он быстро затушил папиросу и руками стал разгонять дым.
Императрица откинулась на подушки, она задыхалась. Он заметил пот у ключиц и за ушами. Торопливо открыл окно, в комнату влетел мороз весенней ночи.
– Руссн… од… Ам… ира… – прошептала она уже полную невнятицу.
Когда Александра Федоровна волновалась, то язык ее превращался в тарабарский, она опускала буквы и слоги, горло хрипело, и на губах выступала пена.
– Я пошутил!.. Слышите?! Пошутил!..
Трясущимися руками налил ей минеральной воды из бутыли и стакан поднес к губам. Она сделала пару крупных глотков, в горле забулькало и заурчало.
– Русский народ не простит вам мира, – медленно сказала Александра Федоровна. – Он хочет войны.
– Конечно, – согласился государь. – Воевать очень приятно. Окопы, вши и вообще…
Он всхлипнул. Но скорее от смеха, чем от слез.
Императрица заметно успокоилась. Аккуратно взяла мужа за уши и притянула к себе. Это выражало ее величайшую ласку.
– Вы говорите мне правду? – она пытливо заглянула в его глаза. – Вы не кончите эту войну позорным для себя миром?
– Несомненно.
– Поклянитесь.
– Чем?
– Нашей любовью. А лучше родиной поклянитесь.
– Клянусь, – легкомысленно сказал государь. – Но вы, наверное, запамятовали… Спаситель просил: «Не клянитесь. А скажите просто да или нет».
– Так да или нет?
– Да!.. – произнес Николай Александрович выспренно. – Конечно!..
И даже поднял правую руку вверх, распрямив ладонь. «А в чем я клянусь? – спросил он сам себя. – Непонятно. Забыл».
– Идите сюда, противный мальчишка! – императрица обняла его и с силой уложила на постель рядом. – Я сама вас раздену, – сказала, слегка задыхаясь. – Будто вы еще маленький. А я – ваша матушка или гувернантка.
– Да, – ответил он, – да!..
…Через четыре дня государь выехал поездом в Гельсингфорс под именем князя Владимира.
5
Встреча готовилась торопливо. А точнее сказать, почти совсем не готовилась. За такое время она и не могла быть подготовлена.
Повестки переговоров никто не знал. Неожиданное согласие Вильгельма на приезд было скорее обузой. Конфиденциальность встречи обеспечивалась смущением самих переговорщиков. Оба подложными именами защищались от возможной огласки.
– Вы знаете, что Финляндия – это центр русской смуты? – спросил государя в вагоне граф Фредерикс.
Николай Александрович был неприятно изумлен.
– Разве? Мне в Царском никто об этом не доложил.
– А вы и не просили.
И это было правдой.
– Полноте, граф. Неужели хуже Петрограда?
– Нет, не хуже, ваше величество.
– Вот видите… Самое страшное мы уже испытали.
– Но там есть Красная гвардия Финляндии, – бесцветно сообщил Фредерикс.
– Одна?
– А вам разве мало?
– В Центральной России – около двадцати подпольных террористических групп. А тут – только одна гвардия… – сказал царь, зевнув и прикрыв рот ладонью.
«Он сошел с ума, – подумал граф. – Двадцать террористических групп… если бы!.. У нас каждый студент – это обособленная террористическая группа!»
Ему было очень плохо. В последних числах февраля разгневанная толпа сожгла его каменный дом в Петрограде, а он в это время был в Могилеве вместе с государем. Вернувшись на пепелище, урожденный барон понял, что никогда не сможет стать полноценным графом и что нужно бежать куда глаза глядят.
– А откуда взялась гостиница «Socie 1 te 2 » ? – спросил Фредерикс терпеливо и тихо, ничем не выдавая своих чувств.
– Что вы имеете против нее?
– Ничего. Просто, мне интересно, чем руководствовались вы, ваше величество, выбирая место встречи?
– Я эту гостиницу запомнил. Она была в одной из записок, которую мне подавали…
А о чем была эта записка, он забыл… – с ужасом подумал министр двора.
– Не лучше ли поискать другую? – тактично предложил граф.
– А что вас настораживает?
– Просто в Гельсингфорсе, наверное, есть другие порядочные гостиницы.
– Не знаю, не слышал. Пусть будет эта… Не все ли равно?
– Как вам угодно, ваше величество, – сказал граф, поклонившись, а сам подумал: Конец. Пропали!..
Гостиница «Socie1te2» в центре города была традиционным местом встреч русских социал-демократов.
О приезде государя знал лишь местный генерал-губернатор Зейн. Эта тяжелая во всех смыслах весть застала Франца-Альберта Александровича на озере Пяйянне, где наместник проводил короткосрочный отпуск, занимаясь подледной рыбной ловлей, которая кое-как прогоняла сплин. Последний месяц жили лишь слухами о скором отречении Николая и провозглашением в России парламентской республики. Но отречение запаздывало, а республика не вытанцовывалась. Весеннее наступление передохнувшей армии, о котором много говорилось, могло внести в этот кроссворд некоторую ясность. И победа, и неудача звали бы к определенности. Неудача могла бы стать последней, а победа упрочила бы положение царствующего дома. Но ничего не происходило. Оставалась лишь рыба, скука и надежда на скорую отставку.
Скучать генерал-губернатор не слишком привык. В этой пришитой к России наспех провинции, где действовала сепаратистская организация «Война», насчитывающая десять тысяч членов, и Красная гвардия Финляндии, численность которой никто не знал, вообще было не до скуки. Разве будешь скучать, сидя на бомбе, тем более чухонской? Нет. И тысячу раз нет. Однако, привыкнув за восемь лет работы к своему месту и обзаведясь здесь друзьями, Зейн понял, что на бомбе можно не только отдыхать, но и скучать. Бороться с сепаратизмом финнов не было никакой возможности, потому что это была их земля. Так же, как и уравнять русских с местным населением. Русские были стеснены в правах внутри собственной империи… вы слышали о таком нонсенсе? Разве британцы были стеснены в правах в Индии по сравнению с индусами? Сама постановка подобного вопроса была абсурдной. Но после беспорядков 1905-го Финляндия расширила свою автономию, и это ударило прежде всего по русским, которые не могли занимать общественную должность без знания финского языка. Несправедливо!.. В государственной службе есть только один язык – бюрократический. Он – язык будущего, а бюрократ – центральная фигура накатывающей на мир новой эпохи. Это Франц-Альберт Александрович чувствовал всей своей кожей и скучал еще больше.
