Странный человек. И странная химера при высоком кровяном давлении. Скорей бы наступило утро и скорей бы приехать в старомодную купеческую Москву, в уютный азиатский полюс, который уравновешивал своей тучностью европейско-холодный Петроград…
Архаичная Москва встретила его ярким солнцем. Стояли последние дни августа, в воздухе носилась невидимая взвесь подступающей осени. В многочисленных скверах жгли первые опавшие листья, город был сладким, как тульский пряник. Здесь бы и жить, – пронеслось в голове Ильича. – Играть в шахматы под столетними липами Садового кольца, в тени с протертыми дырками… В июле их густые кроны наполняются жужжанием насекомых, пчелы садятся на цветы, порхают, кружатся, зудят, собирая пряный нек-тар… Обожаю липовый мед! Обожаю жужжание пчел, если они не кусаются!.. А что делать сейчас, ранней осенью? Да идти в Сокольники по грибы. Если погода сухая, то здесь можно собрать изрядное количество боровиков и красноголовых подосиновиков. Если мокрая, то лезет болотный подберезовик и опята сидят на корточках на любом поваленном стволе. Как хорошо!.. А в городе – пить крем-соду из прозрачных бутылок, толкаться на Сухаревке, где можно купить всё… Москва! Маленькая шкатулка из красного дерева! Как я, оказывается, скучал по тебе в эти долгие годы разлуки!..
Его встретила на вокзале большая английская машина с кожаным шофером расторопного типа, который представился просто:
– Зовите меня товарищ Гиль!..
Из немцев, – предположил Ильич. – Свердлов туго знает свое дело. Зачем он подсунул мне немца? Чтобы обрадовать или смутить намеком?..
– А где охрана, товарищ Гиль? – поинтересовался Ленин.
– Для вас или для меня? – не растерялся веселый шофер.
– Для машины. Ее угонят как пить дать…
Шофер развел руками.
– Не угонят. Она далеко не уедет.
– Разве? А как же мы?
– А мы – в Кремле. Это почти рядом.
– Но в Кремле, надеюсь, есть охрана… Или его тоже угонят?
– Вряд ли. Не заведется.
Ильич почесал бородку. У этого субчика на всё был глумливый ответ. Но отсутствие охраны ставило в тупик. Разве так встречают второе (после царя) лицо в государстве, которое вот-вот станет первым?
– Но все же… Пулеметы, бронебойные машины, пушки и ядра?
– Вы у нас – лучшая пушка, – сказал шофер. – И ядра ваших слов бьют наповал любого врага.
– Гм!.. А что, здесь много врагов?
– Ни одного. Город вполне спокойный. Сейчас рыжики, говорят, пошли, – бухнул Гиль ни к селу ни к городу.
– А знают ли эти рыжики, что у нас революция?
– Навряд ли. Но они свои. Красные…
– Как мухоморы?
– Как комиссары, когда врут, – и Гиль отрывисто хохотнул.
Ну Свердлов!.. Ну Яков Михайлович! Подсуропил субчика-голубчика!..
– Везите меня к рыжикам, товарищ Гиль, – устало сказал Ильич, залезая в машину. – В чащу или куда там… Мне уже все равно.
– Верно подметили, товарищ Ленин! Рыжики растут не на опушке, а именно в чаще!..
– Вот-вот… В чаще внутрипартийной интриги и коммунистического кульбитажа!..
Ленин решил не продолжать начатую тему – такого шофера, как товарищ Гиль, все равно не переговорить.
Его повезли в Кремль. По дороге Ильич с интересом высматривал хорошеньких барышень и нашел, что в Москве их гораздо больше, чем в Питере. Такое случалось с ним не часто – московские праздные силы начали пробуждать в нем обычного человека и мужчину, у которого не всё в прошлом. Странная штука перемена места!..
Бурые стены Кремля были похожи на карамель. В них, как в румяной Луне, виднелись кратеры от пуль и снарядов.
– Что, стреляли у вас?
– Да было дело. Своей «Авроры» не нашлось, и тут всё больше картечью.
– Много убитых?
– Несколько галок.
– И стены выдержали вашу картечь?
– Ни одна не упала.
Вот куда нужно ехать на случай заварушки и кульбитажа – в Москву! В нее – столицу, и жить постоянно, а Питер оставим плохой погоде. Пускай она там и устанавливает свою диктатуру!..
Его ввезли в Кремль через Боровицкие ворота. Шофер предъявил пропуск, солдат с оголенным штыком взял под козырек. Он был нерусский, этот солдат, у Ильича на инородцев глаз был пристрелян, – то ли латыш, то ли финн… в принципе, наш товарищ. В политике разбирается плохо, но верности не занимать, а это – самое главное.
Они остановились у бывшего здания Сената. У парадного подъезда их ждал комендант Кремля Мальков.
– Добро пожаловать, Владимир Ильич. Яков Михайлович приказал встречать вас хлебом с солью, но я, зная ваш аскетичный нрав…
– Ни в коем случае, – ответил Ленин.
Было непонятно, о чем именно он говорит: то ли о нраве, то ли о хлебе с солью. Знали бы они, как аскет уплетает заварные пирожные. А мы, русские революционеры, вообще такие: или пирожные, или кукиш с маслом. Третьего не дано.
– Передаю вас в надежные руки товарища Малькова, – хохотнул Гиль. – Машина будет у подъезда. Поедем, куда прикажете, если мотор заведется…
– Ни в коем случае, – повторил Ильич, как граммофон. В его сознании что-то заклинило.
Комендант Кремля тревожно посмотрел на шофера. Тот пожал плечами и начал протирать фары специальной тряпочкой.
…Вместе с Мальковым Ленин поднялся на третий этаж по широкой мраморной лестнице. Позади них шофер нес аккуратный ленинский саквояж.
– …Это теперь ваша квартира, – сказал комендант, обводя широким жестом апартаменты. – А это – послание от Якова Михайловича.
Действительно, на дубовом письменном столе под бронзовой чернильницей лежала записка:
...
«Дорогой Владимир Ильич! Это ваш распорядок на 30 августа. Не взыщите, но график плотный. Вы очень нужны московским рабочим. С коммунистическим приветом, Свердлов».
Ленин задумчиво посмотрел на портрет Маркса, водруженный над столом. Поправил его, потому что портрет висел косо. Всего пять заводов. Последний – завод Михельсона. Если на каждом митинге говорить по часу, то выйдет вполне солидная академическая нагрузка. Правда профессорам за такие лекции платят, а мне – ничего за исключением народной любви И о чем пять часов говорить? Нужно набросать короткий план: о мире с немцами (защищать!..), о перспективах мировой революции, о временной коалиции с представителями бывшего эксплуататорского строя… Это уже три, неплохо!.. О расколе в партии лучше молчать. А еще – о рабочем контроле за всеми сторонами общественной жизни… Ничего, выплыву. Только устану как собака.
За дверью кабинета послышался подозрительный шорох. Ленин приоткрыл ее… Это была приемная. Над столами парили три секретарши в белых блузках и вопросительно смотрели на Ильича. Это были ангелы или бабочки, и каждая была хорошенькой, особенно со спины. В углу стоял телеграфный аппарат с белой лентой. Перед каждой из секретарш чернела пишущая машинка.
