– Вы чего здесь наблюдаете? – крикнул он. – В темноте пустота, а вы здесь стоите!..
– Стою, потому что имею право, – ответила мадама. – И ты можешь здесь постоять, мой сладкий.
– Мне стоять нельзя, потому что Ильича выстрелили! – объяснил Батулин, чуть не плача.
– Слава Богу! – обрадовалась гражданка Ройдман. – Насовсем?
– Не насовсем, а до первой медицинской помощи. А ты, поди, и рада! – подавился гневом комиссар.
– Мне – ничего, – сказала Ройдман. – А все же приятно, Ильича теперь нет!..
– Так ты и убила! – догадался Батулин. – Признавайся, сука, в своем беспорядке!..
– Я!.. – крикнула Ройдман. – Смерть предателям трудового класса!..
– Ты?! – не поверил комиссар и, взяв себя в руки, приказал: – Тогда прошу за мной по инструкции.
– Я ничего не вижу и не передвигаюсь, – призналась мадама.
– Почему?
– У меня в туфлях гвозди.
– Скидавай их и за меня цепляйся. А портфельчик сюда, ко мне. Он подтверждает тебя и твою вину.
Он с силой отобрал у нее портфель как главную улику. Ройдман покорно сбросила туфли и пошла по мостовой босиком, держась за локоть комиссара. Действительно, туфли у нее были без стелек, и в одном из них, в правом, торчали гвозди, которые стерли ногу в кровь.
И так, ковыляя и медленно, оба добрались до военного комиссариата Замоскворецкого района.
В это же самое время, покуда они медленно тащились по темной и пустой Серпуховке, Яков Михайлович Свердлов выпустил в свет набатное обращение, которое проникало в мозг, как пуля: «Всем Советам рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем!.. Несколько часов назад совершено злодейское покушение на т. Ленина!»
Под обращением стояло время – 22 часа 40 минут.
Минут через пятнадцать после его подписания комиссар Батулин довел гражданку Ройдман-Каплан до подъезда Замоскворецкого военного комиссариата.
3
Первой фразой Ильича после тяжелой и не совсем удачной операции было:
– Его поймали?..
Врачи за столом переглянулись. Они слышали о поимке убийцы, которая оказалась женщиной, и слово « его », сорвавшееся с серых губ вождя, приняли за последствие морфина. Отделавшись общими словами о торжестве справедливости, они отправили Ленина в отдельную палату кремлевской больницы.
Утром приехала всклокоченная Надя. Увидев мужа перевязанного и чуть краше египетской мумии, опустилась на колени и поцеловала ему руку.
– Его поймали? – задал Ленин свой прежний вопрос.
– Это – женщина, Володя, – сказала Крупская. – Правая эсерка. Ни о чем не беспокойтесь и выздоравливайте.
– Это вы – женщина, – ответил Ильич. – А она – определенно мужчина.
– Следствие покажет, – выдохнула Надежда Константиновна, не желавшая вести спор с тяжело больным человеком.
– Кто следует? – поинтересовался Ленин.
– Некто Дьяконов.
– …Пыточным манером?
– Навряд ли.
– Гм… Не знаю такого. Фамилия скверная… Попов-ская. Такой из любого мужчины сделает бабу…
Ленин закрыл глаза, подчиняясь общей слабости, накатившей на него, как снегопад. Если меня не добьют в больнице, то я еще легко отделался… Следователь Дьяконов! Ему только лампадки зажигать… Умора!..
Шеей он больше шевелить не мог, потому что пуля застряла в ней крепко и с первого раза ее удалить не смогли. Она препятствовала кровотоку, идущему в мозг, и вкупе с сосудистой недостаточностью, полученной по наследству от отца, мозг начал медленно сохнуть и сжиматься, обрекая его носителя на страшные муки и регулярные инсульты. Злые языки говорили, что у Ленина сифилис.
Однако меньше, через неделю, он воскрес. То есть мог стоять возле кровати и логически мыслить. Свердлов, узнав об этом, получил гипертонический криз. После выстрелов в упор ! При четырех попавших пулях!.. При двух неудаленных!.. Да что же это делается на свете? Где справедливость? И где хотя бы причин-но-следственная связь? Нету!.. Ильич одним махом перечеркнул всё. Он, крепыш, боровик, умница и упырь, был живым опровержением материализма, который всю жизнь исповедовал.
В рядах партии поселился ужас.
А он, из своей больничной палаты, бодрый, картавый и сидевший на морфии, чтобы не испытывать резкой боли, начал вести параллельное следствие по делу, которое давно было завершено!..
И узнал следующее. Выстрелы были произведены из браунинга за номером 150 489. Sic!.. Что дает этот браунинг? Возможность проследить его судьбу, если он замешан в других преступлениях. Но этого, по-видимому, никто не делал.
Ленин не знал, не мог знать, что после вскрытия в его теле обнаружат две пули из другого пистолета. И что только один этот факт заставит снова открыть мутное дело аж в далеком 1992 году. Но оно кончится ничем – слишком много воды утекло, и что тут можно сказать о людях, чей прах давно развеян? Только то, что слепая Ройдман-Каплан вряд ли могла стрелять с обеих рук из двух разных пистолетов. А этого, как ни крути, маловато для исчерпывающих выводов.
В тупик ставило набатное обращение Свердлова. « Несколько часов назад…» – что за чушь? Меня подстрелили около одиннадцати вечера, а он пишет свои «несколько часов» в 22:40. Обидно и горько. Будто в детстве получил из рук доброго дяденьки не конфету, а пустой фантик. Но добрый дяденька ответит. И не пустой конфеткой, а полнокровной пулей!..
Очная ставка с террористкой Каплан должна была поставить всё на свои места. Еще в полубреду, при температуре и лежа, Ильич приказал: «Не трогайте убийцу!..» Приказал не из гуманизма, а именно из-за возможности опознания. Ведь теоретически можно допустить, что женщину загримировали под мужчину и ввернули в толпу на скорую расправу, не правда ли?..
Он узнал, что Свердлов в Москве. И он действительно пришел к нему в палату в первых днях сентября, чтобы передать привет от рабочих Питера.
– Опознание будет? – спросил его Ильич, равнодушно выслушав пожелания здоровья.
– В каком смысле?
– В уголовно-процессуальном. У меня есть право поглядеть на подозреваемую, вы не находите?
Это уже был голос юриста. Но кому он нужен в эпоху революционных тектонических сдвигов?
– Она уже казнена, – нехотя объяснил Свердлов.
– Мотивы?
– Я допрашивал ее лично, и она во всем призналась.
– Эсерка?
– Еще какая!.. Полусумасшедшая каторжанка.
– Хорошо стреляет?
– Должно быть.
– С какого расстояния?
