– Ты быстро спишь и не пьянеешь?
– Никогда.
– Ты не пьянеешь, потому что – преданный коммунист, – сказал Белобородов. – А я за последние дни испытал регрессию.
– Регрессию давить, как клопа. Но ее без причин не бывает, – заметил Юровский.
– Верно. Причина оттого, что действительность не позволяет мне раскрыться как коммунисту. Инженера Ипатьева знаешь?
– Да.
– Пошли ему повестку, чтобы явился сюда быстрее кашля.
Зачем? – подумалось Юровскому. – Что за фиг-ли-мигли? Ипатьев никогда не замешан. Построил дом на трудовые. Переживает лояльность, другим бы так!..
Однако повестку он быстро состряпал и отправил ее вместе с красноармейцем Шмаковым, передав на словах, что пусть Ипатьев не думает, будто его убивают, а нужен он так, в качестве храповика общего дела последних дней.
Николай Николаевич пришел на следующий день. Был он местный, в прошлом – горный инженер, а ныне – подрядчик и коммерсант. За годы коммерции он нажировал себе пузо и добротный дом на Вознесенской горе близ церкви с высокой колокольней. Когда подъезжаешь к городу с запада, где расположилась Европа, то сразу видишь Вознесенскую церковь, а рядом – двухэтажный купеческий дом со стенами более метра толщины. Будут кричать в этом доме – никто не услышит. И будут смеяться – тоже мимо.
С инженером говорил комиссар Войков, а Юровский только присутствовал, распечатывая на пишущей машинке поздравительную листовку с праздником большевистского Октября.
– Чего надо?.. – испуганно спросил Ипатьев.
– Конфискация, – сказал комиссар, – вместе с мебелями, но под расписку, что никто ничего не сопрет.
– На что мне ваша расписка? Вы мне основания давайте и опишите причины.
– На основании удобности, – объяснил Войков. – Дом ваш числится на горе. Никто к нему незаметно не подползет. И место богоугодное. Если труп, то долго нести не надо. Тут же отпоем.
– Я вам отпою! – погрозил Ипатьев в сердцах. – Я вам так отпою, что самому Ленину напишу. Или царю. Они оба живы.
– Это временно, – сказал Войков. – Писать ничего не надо, и грамотностью своей не тряси. Подбери шалоболы и проваливай. Конфискация не насовсем и потому не страшная. До скорого разрешения чрезвычайных положений. А там – живи в своих мебелях и радуйся.
– Отчитайтесь о положениях, а потом говорите про мебеля…
– Об них рассуждать не уполномочен. С коммунистическим приветом! Пока!..
Войков поставил ему печать на пропуске и указал на дверь. Интересненько, – подумал Юровский, отбивая на машинке последнюю запятую. – Дом представительный, как швейцарские часы. Виден отовсюду. Кому нужен? Может, Белобородов хочет лично в нем пребывать и бодрствовать?
Положение частично разрешилось через час. К ним в комнату пришел сам председатель, слегка неустойчив после вчерашнего фрамбуаза, но оттого лиричен и мягок как воск.
– Есть ли у нас проверенные люди, чтобы могли руководствоваться? – спросил он.
– Все мы – проверенные. И руководствуемся одним чувством, – ответил Войков.
– А коменданта можете одолжить?
– Должны.
– Но мне нужен не такой, – сказал Белобородов. – Мне нужен добрый, чтобы маузер зазря не бил.
– Таких нет, – вынужден был признать комиссар.
– Я, – сказал Юровский. – Я – добрый.
– Ты – часовщик, – напомнил ему Белобородов, давясь тяжелой отрыжкой. – И кроме того, обиженный жизнью. Злее тебя никого нет.
– Я – коммунист, – не согласился Яков Михайлович. – И товарищ комиссара юстиции. Значит, гуманность мне присуща. В минуты слабости.
Председатель Уральского совета с сомнением посмотрел на комиссара снабжения. Войков поджал губы и всем видом своим показал бесчувственную деревяшку.
– Нет, – сказал Белобородов. – Будут другие. Те, кто пинцетом в мозги не лезут. А ты лучше сиди со своим храповиком и печатай радости на открытке.
2
Кого привезли в Екатеринбург и зачем? Поселили в доме Ипатьева, выставили по периметру охрану. А комендантом назначили Сашку Авдеева, слесаря-механика завода братьев Злоказовых, человека отзывчивого и мягкого оттого, что не имел собственных детей и всех остальных пытался усыновить, даже взрослых. Сашка? Да он ничего не сможет. Он и охрану набрал из бывших рабочих своего цеха, которые сейчас, при общем падении промышленного дела, били баклуши. Они и согласились сторожить в инженерском замке за пайку хлеба и баланду из пшенной крупы, которой еще делились со своими семьями. Хорошая работа, не пыльная. Только дожди скоро станут непереносимы, а потом ударит мороз. Вот и постой тогда на ветру с винтовочкой, из которой стрелять не умеешь. Коллективный рабочий отличается от кустаря-одиноч-ки, это Юровский знал. Он мыслит общим умом и чувствует вместе с другими, оттого и не делает глупостей, которыми может увлечься один человек. Главное – на что направлено это общее чувство: если на доброе дело, то нету цены такому рабочему.
Яков Михайлович сгорал от любопытства, кто же поселился в доме. К Войкову или Белобородову он с вопросами не лез, это было несолидно, а решил как-нибудь подкатить к самому коменданту дома-тюрьмы и расспросить по дружбе, которой не было: как? что?..
Случай представился в керосинной лавке, где по карточкам отоваривали трудящихся жидким огнем, необходимым для продолжения теплой жизни в холодном уральском городе.
– Не нужна ли помощь? – спросил Юровский у Авдеева.
– А что можешь и чем?
– Могу дрова рубить.
– Все уже порубили.
– Люблю электричество. И оно меня – чуть-чуть.
– Лампочки я и сам вверну.
– Тогда и не знаю, – растерялся Юровский. – Сидельцы твои, чувствую, прихотливы. Коли вы для них дрова рубите.
– Не говори… Сегодня для них рубим, а завтра – они сами нас порубят.
– Враги?
– Не понимаю, – развел руками Авдеев. – До седых волос дожил, а не решил, что у нас в республике творится.
– Монархия мешает. Отрыжка истории. Ты бы мне их показал, – попросил смиренно Яков Михайлович. – Я бы тебе помог. Словом. Я людей близко ощущаю.
– Мне твое ощущение ни к чему, – отрезал Авдеев. – Мне нужник бы почистить.
– А разве у Ипатьева нет ватерклозета?
– Канализация есть, но это для гостей. Сами же ходим в яму, как коты.
– Ничего. Всю жизнь ходили и не жаловались.
– Всю жизнь… это верно. Но перед сидельцами совестно. Они живут удобнее нас. Кто кого стережет и кто кем управляет?..
Дошла их очередь. Авдеев отдал талон, и ему в канистру налили литр холодного керосина, который мог согреть бесприютную жизнь.
