– Exactly!.. Но что значит, по-вашему, слово «современны»?
– Они чувствуют то, чего не чувствуем мы.
Во тебе и раз! Проговорился. Кайзер в своих почтенных летах не чувствует себя стариком, а этот поджарый спортивный человек, да еще и побритый… Да у него спина, как у юноши. Крепкая сильная спина! Как я люблю целовать ее между лопатками!..
И только через несколько дней поняла: он мучается оттого, что Ульянов может подумать, будто в него стреляли монархисты. Да если бы мы стреляли, то он бы не встал! И наш человек никогда бы не прикрывался еврейской фамилией!..
3
Последний год она жила как в бреду. Архиерейский собор, длившийся чуть ли не полгода, восстановил патриаршество в России, к молчаливой радости Ники и Ильича. Чему радовался гражданин Ульянов – это понятно: отщипнуть от государя часть его полномочий и лишить его статуса первосвященника – приятная мечта, ставшая реальностью. Но от чего повеселел Ники – этого понять Алиса не могла совсем. Чем больше власти от него уплывало, тем беззаботнее становился ее муж.
Выборы в Учредительное собрание немного успокоили: большевики проиграли их эсерам, и социалистическое правительство было расширено за счет нескольких кооптированных членов. Я спросила тогда у Ники: «Что все это значит?» Он ответил после паузы:
– Это значит, что если бы не было меня, то большевики, скорее всего, не признали бы выборы легитимными.
– Стало бы лучше или хуже?..
Он пожал плечами:
– Скорее всего, хуже. Теперь они научатся проигрывать парламентским путем.
– Разве бандиты могут учиться проигрывать?
– Бандиты – нет. Но большевики… быть может!..
Она запомнила на всю жизнь тяжелую осень 1918-го. Снег выпал рано, еще до Покрова. Из-за границы неслись проклятия России и персонально Николаю за сепаратный мир с кайзером. Однако отсутствие восточного фронта никак не укрепило фронт западный с точки зрения кайзера. Все стороны понимали, что не перенесут еще одной зимней кампании: бороздка под иглой патефона игралась одна и та же, и, по сведениям из Берлина, Антанта начала тайные переговоры о мире. Отступничество России подталкивало к мирному сговору, и небывалая в истории война оканчивалась печальным вздохом. А в завершение осени последовал вообще мощный минорный аккорд, грозивший порвать барабанные перепонки.
Злодеяние в Екатеринбурге потрясло всех. Без суда и следствия в каком-то окраинном доме (имя его хозяина государыня не запомнила) были казнены виднейшие коммунисты. За что и кто их казнил? По чьему наущению это было произведено?
– Неужели вы подумали на меня? – с испугом спросил у Алисы Николай Александрович.
– Вижу, что не вы. Ваш страх это подтверждает. Но кто?
– Кто бы ни был. Но на всех теперь лежит тень подозрения. Нам не отмыться до конца жизни.
– Вы знали этих людей?
– Весьма поверхностно. Свердлова видел лишь раз… И никакого впечатления он на меня не произвел. А других… – государь запнулся. – Покойный Джугашвили был мне вообще симпатичен. Молчаливый. Ходит тихо, неслышно и только курит. Ты же знаешь, как я люблю горцев. На заседаниях кабинета сосредоточенно молчит. Один раз дал мне прикурить из своей трубки. Такой и мухи не обидит. Его-то за что?
– Нужно попросить патриарха, чтобы заочно отпел невинно убиенных, – предложила Александра Федоровна.
– Это будет весьма затруднительно. Они – атеисты.
– Перед Богом все равны, там атеистов нет.
Государь пожал плечами.
Вечер того же дня, когда мы узнали о злодеянии, внес некоторую ясность. Дзержинский подал в отставку с должности председателя ВЧК, все полномочия передав своему заместителю Лацису.
– Он и организовал расстрел, – догадалась я.
– Без приказа Ульянова это было бы невозможно.
– А ты думаешь, что Ульянов не может мстить за свою рану?
– Я ничего не думаю, – ушел от ответа Ники. – Но месть несоразмерна преступлению. Неужели он на это способен?
– Еще как, – подтвердила я и оказалась, как всегда, права.
ЦК большевиков поставил вопрос об исключении Ленина и Дзержинского из своих рядов. Резолюция не прошла. Вступился Троцкий, и одним голосом сверху Ульянов был сохранен. Дзержинского же спихнули на обочину партийной жизни, и вся процедура была похожа на самосожжение. Без Ленина партия не существовала, это понимали все. Но с сегодняшним Лениным она также теряла саму себя. Его положение стало шатким. Официально не занимая в партии никаких постов, он был главою правительства, навязанного государю октябрьским переворотом. В принципе, Николай Александрович мог разогнать этот кабинет уже сегодня (большевики вряд ли бы с этим согласились), но тогда снова вставал вопрос о людях, которые хотя бы потенциально могли вывести страну из кризиса.
Дворянства в прежнем виде не существовало. Многие уехали из страны после октября 1917-го, но не это было главным. Либеральная часть правящего класса, провалившаяся в качестве Временного правительства, была сброшена со счетов. От монархистов поднималась изжога. Государь запомнил, как они ратовали за его отречение, и прямое их предательство было отвратительней тупого напора русских коммунистов. Кто оставался? Никто. И это никто воплощалось теперь в симбиозе прежней и нынешней власти, влиявших друг на друга самым странным образом. Государь переставал быть богоизбранным, а большевики, пошедшие на компромисс, постепенно врастали в новую государственную систему, которая на ощупь искала свое историческое предназначение.
В январе 1921 года в дверь квартиры на Гороховой, 64 позвонили. За окном была сильная метель, раскачивающая незажженные фонари.
Александра Федоровна выглянула на улицу и увидела у подъезда большой черный автомобиль.
– Это ко мне, – сказал государь, вздрогнув.
Он знал об этом визите заранее и весь день сидел как на еже – дергался, беспорядочно перебирая государственные бумаги, попросил накрыть стол на троих, поставив в центр бутылку французского коньяка. Но потом раздумал, коньяк убрал, решив ограничиться только чаем вприкуску, которого требовало холодное во всех смыслах время за окном.
– Господин Ульянов!.. – сообщил Фредерикс.
– Вы побудете с нами? – предложил Николай жене.
– С этим преступником? Никогда!..
Императрица зябко передернула плечами, будто попробовала ногой ледяную воду. Сохраняя достоинство, за которым скрывалось неприятие позиции мужа, пошла в соседнюю комнату, где была прекрасная вентиляционная шахта. Ее приказал прорубить еще Дорогой Друг, но не для воздуха, а для того, чтобы подслушивать разговоры прислуги. После покушения на него Херонии Распутин стал особенно щепетилен в вопросах собственной безопасности и хотел знать о назревающих заговорах против него заранее. Шахта, правда, не уберегла его от цианида и нескольких пуль, выпущенных в упор.
