— Ах, это. Ну так меня в приёмном чудесная девушка, когда данные записывала, спросила о моём вероисповедании. Я посмотрел на неё и как представил, что должен буду объяснить, кто такой «агностик».
Тогда Чарльз Буковски не умер. Умер он в другой раз. Да и бог с ним.
А вот всё, что Бог знал — люди на очень долгое время забыли. А когда озаботились повторным приобретением потерянных знаний, то всё, что существовало от Бога до монаха Менделя — назвали «доменделевским периодом развития генетики».
О семейных и врождённых заболеваниях человечество знало, конечно же, всегда. Вы можете ничего не знать о розе ветров, но наблюдать бег облаков по небу это вам не помешает. А уж если вы умеете не только наблюдать, но ещё анализировать, делать выводы и записывать. И вот всеми нами любимый, поминаемый к месту и ни к месту Гиппократ, пишет в труде «Этика и общая медицина»: эпилепсия, как и другие болезни, развиваются на почве наследственности; и действительно, если от флегматика происходит флегматик, от жёлчного — жёлчный, от чахоточного — чахоточный, от страдающего болезнью селезёнки — страдающий болезнью селезёнки, то что может помешать, чтобы болезнь, которою страдают отец и мать, поразила бы также одного из их детей.
«От осины не родятся апельсины», как любят говаривать дефектологи (дефектологи — это такие специально обученные люди, занимающиеся альтернативно-одарёнными детишками).
Но греко-эллинская цивилизация накрылась медным варварским тазом, и вместе с ней накрылась и медицина, отцом которой и являлся Гиппократ, выделив её из философии в самостоятельную науку. Наступило очередное мракобесие. Типа, бабам в церковь в брюках нельзя, как будто бог — не бог, а законодательница деревенской моды; кто писать умеет — сразу на костёр, чтобы зря бумагу не переводил, она, чай, для сельских нужников, а вовсе не для того, чтобы по ней ересь карябать; кто только читать умеет — тому просто-напросто язык вырвать и станет с него; рожать умеет — и буде с неё! В общем, всё, как в отечественной думе нынче. И роль наследственности в происхождении болезней была забыта. Можно сказать: вовсе утрачена, — как утрачивается прямая и гордая осанка, если над нею не работать. И на первое место стали выдвигаться «внешние факторы этиологии»:
сутулый? — горбун мимо прошёл;
слепой? — кривая баба косо посмотрела;
сельский дурачок? — ведьма «сделала».
И лишь в XVIII–XIX веках (все присутствующие понимают римские цифры? нас ещё не совсем накрыло очередным варварским тазом безграмотности?) появились работы о значении наследственности в происхождении иных состояний и болезней. Как-то: полидактилии, гемофилии, альбинизма.
И вот, во второй половине девятнадцатого века большинство врачебных школ приняло как понятие представление о наследственности, в том числе — наследственности патологической. Пока приняло эмпирически — на основании накопленного опыта. Уже появилась клеточная теория Теодора Шванна, уже Рудольф Вирхов бился об доказательство клеточной преемственности, уже старина Чарльз Дарвин объяснял эволюцию, опираясь на приспособляемость, появившуюся в результате естественного отбора и борьбу за существование. Слова «филогенез» и «онтогенез» ещё немного пугали бородатых мужиков за сохами, но бородатые мужики за кафедрами уже понимали, что надо глубже копать. С пониманием и, что главнее — приятием, — понятия наследственности, как таковой и, соответственно, наследственности патологической, в воздухе стали витать идеи отчасти евгенические: о вырождении человеческого рода и необходимости его улучшения. И несмотря на то, что евгеника (я имею в виду, как научная идея, а не то как чудовищно извращённо её воплотили), по моему скромному мнению, незаслуженно претерпела и теперь для иных неразрывно связана со словом «нацизм», словосочетанием «преступления против человечества» и проч., (демонстрируя с ними соседство не менее привычное, чем «кино» рядом с «немцами»), но впервые евгенические идеи высказали вовсе не фашисты. В 1865-м году русский господин Тимофей Флоринский и английский джентльмен Френсис Гальтон высказались о вырождении человеческой расы и назревшего её породного улучшения совершенно, заметьте, независимо друг от друга.
И в это же самое время, в том же самом 1865-м году, австрияк Грегори (это имя он возьмёт позже) Иоганн (а этим именем его крестили) Мендель
[7]
(это вообще фамилия!) опубликовал свою работу «Опыты над растительными гибридами». Суть её заключалась вовсе не в установлении правил расщепления признаков в потомстве от скрещивания гибридов у гороха. А в том, что в результате количественного анализа расщепления по отдельным чётким качественным признакам у потомства Грегори Иоганн Мендель предположил существование элементарных единиц наследственности, не смешивающихся с другими такими же единицами и свободно комбинирующимися при образовании половых клеток. Не очень понятно? На самом деле — проще пареной репы! (Вот уж чего на самом деле никто из нас никогда не видел — пареная репа! Но мы считаем, что «пареная репа» — это проще простого.) Мендель понял, что есть некий код передачи наследственной информации! Он назвал этот код «элементарной единицей наследственности». Все уже догадались, как мы его называем сейчас?..
Итак, вспомним элементарный школьный курс: менделевское триединство, менделеевский «горох-отец», «горох-сын» и «горох-дух святой»:
Закон единообразия: наследственные задатки не смешиваются, а передаются от родителей потомкам в виде дискретных единиц — наследственных факторов.
Забавно, что гипотеза, сформулированная Менделем, оставалась забытой, пока на сцену не вышел термин (для тех, кто не догадался двумя абзацами выше) «ген». Ген — и есть та самая «дискретная единица наследственных факторов».
