Прошли мимо бродяги, сидящего на ступеньках полуразрушенного дома. Всмотревшись в полуночных гостей, он приподнял ветхую шляпу и, обнажив в уродливой улыбке беззубый рот, проговорил:
— Господа, грошик на курево не подадите?
Сунув рубль в открытую ладонь, Кирьян двинулся дальше.
— Благодарствую, мил человек, — крикнул вдогонку нищий.
Луна, пробившаяся сквозь тучи, осветила хитроватую физиономию бродяги, не помнящего родства. Он был не так пьян, как могло показаться на первый взгляд. Один из тех, кто стоял на страже Хитровки. Едва Кирьян прошел, как он поднялся и пошел следом.
Вошли в темный узкий переулок. Еще одна тень пересекла дорогу, да и скрылась в проходном дворе.
Оставшись на углу, Егор Копыто некоторое время всматривался в темноту, пытаясь определить только ему одному ведомые знаки, и, не обнаружив ничего подозрительного, объявил:
— Все, пришли! Ждут нас!
* * *
Жиганы научились конспирации, а потому и само здание, и блатхата, находящаяся на самом верхнем этаже, были выбраны весьма продуманно. Из окон, выходящих на три стороны, хорошо просматривались все подходы, а если уголовке вдруг захочется организовать облаву — даже если они перекроют всю округу, — то всегда можно найти лазейку в здешнем хиросплетенье дворов, проулков, сквозных подъездов.
Безопасность жиганы ценили.
Но обычно о рейде чекистов они были осведомлены заранее, и на всех путях их возможного передвижения выставлялись дозоры — беспризорники за пару папирос готовы были исполнять любой наказ паханов. Подсобляли и бродяги, не помнящие родства, с этими расплата была иной — следовало уважить и поднести шкалик.
Огромный дом представлял собой сложнейший лабиринт с многочисленными переходами и тупиками, разобраться в котором мог только его давний обитатель. Следовало потрудиться, чтобы отыскать выход. На первом этаже у входа обычно отирались бродяги, снимая за копеечку койку, — им в случае милицейской облавы полагалось создать толчею в переходах, чтобы жиганы успели выскочить через черный ход и раствориться незамеченными.
Кирьян с Егором вошли в дом, и скрипучие половицы тут же оповестили об их прибытии. Из ниоткуда, будто бы отделившись от стены, вышел домушник Илья Захаров. Малый незлобивый, вот только разве когда перепьет, может прибить за нелестное слово. Собственно, потому и отбывал бессрочную, пока наконец большевики не «разморозили» камчатскую каторгу.
Полтора года он добирался до Москвы, где прибился к крепкой маханше, содержательнице притона. На большие дела он уже не выходил, но не упускал случая, чтобы подстеречь в темном углу какого-нибудь залетного богатенького барина.
Собственно, тем и жил.
— Здравствуй, Кирьян Матвеевич, — произнес домушник, сняв с головы картуз. — Давненько тебя не было видно.
— Хм… Здравствуй, Илья… Муромец! Ха-ха-ха! Меня могло и совсем не быть. Большевички-то легки на расправу. Раз-два — и к стенке!
— Все готово? — по-деловому спросил Егор Копыто.
— А то! — всерьез обиделся домушник. — Такого гостя привечаем — и не быть готовым! Нам уже сообщили. Я пришел, чтобы у дверей тебя встретить.
— Ну спасибо, брат, уважил! — дружески хлопнул Кирьян домушника по плечу. — Пошли!
Вошли в длинный коридор, по обе стороны — комнаты, за которыми шла незатейливая жизнь. Из-за ближайшей приоткрытой двери раздавался тонкий девичий смех, подхваченный мужским гоготом. В конце коридора раздавались громкие проклятия, вслед за которыми послышался звон разбитой посуды. Но в драку никто не встревал — не детвора, разберутся сами.
Миновали первый этаж, поднявшись на второй, остановились перед угловой комнатой. Илья Захаров весело подмигнул, после чего решительно распахнул дверь.
— Девки, сбегайтесь в кучу! Вы посмотрите, какого молодца я вам привел!
Перешагнув порог, Кирьян невольно зажмурился — свет от лампы, над которой неприглядными лоскутами продолжал висеть абажур, немилосердно бил по глазам и не позволял рассмотреть находящихся в комнате. Только возбужденный гул мужских и женских голосов давал понять, что в комнате ему рады.
— Сам Фартовый пожаловал!
— Кирьян! Какими судьбами!
— Мы думали, что тебя уже шлепнули.
— Не говори так. Кирьян еще всех нас переживет, — очень серьезно высказался Илья.
Привыкнув к яркому свету, Кирьян вошел в комнату. Здесь было дымно и шумно. Поделившись на два стола, жиганы резались в буру. Позабыв на время про раскинутые карты, жиганы поднялись навстречу Кирьяну. Его хлопали по плечам, говорили теплые слова, а он отвечал тем же и был очень рад, что оказался в знакомой компании.
— Может, в стирки с нами перекинешься? Такой человек, как ты, с пустым лопатником не ходит.
— Как-нибудь в следующий раз. Тесновато у вас, — пытался отговориться Кирьян, заприметив в дальнем конце комнаты молодую ляльку.
— Мы для тебя всегда место найдем, — не сдавался жиган по прозвищу Валет — невысокий и юркий, как юла.
— Человеку с дороги как следует отдохнуть нужно, а ты за карты, — услышал Курахин за спиной знакомый голос. — Вот если бы маруху какую подогнал, тогда другое дело.
Кирьян повернулся. Навстречу ему, раскинув руки для объятий, вышел коренастый человек лет тридцати.
— Кузя?! — удивленно выдохнул жиган. — Кого я не ожидал здесь увидеть, так это тебя!
Обнялись. Дружески похлопали друг друга по спинам.
— А ты думаешь, что только ты один девочек любишь?
* * *
Кирьян был знаком с Кузей еще по сибирской каторге. Кузя происходил из потомственных каторжан, каких в Южной Сибири всегда было много. На эти отдаленные территории на протяжении двух столетий ссылали своевольный люд, который сумел выработать свои нормы поведения. Именно в этих местах выкристаллизовывались такие характеры, какие нечасто можно встретить в городах. Поэтому, оказываясь в городе, такие люди становились паханами, сколачивая вокруг себя столь же бесшабашных, как и они сами. Оттого их опасались и уважали, зная, что данное им слово следует держать, а слово «товарищ» для них значило несколько больше, чем обычно. В первую очередь «товарищ» — это человек, которому доверяешь и знаешь, что он не подведет; если надумаешь подаваться к «зеленому прокурору», не сдаст надзирателям и на равных вынесет с тобой тяжкую ношу; это — человек, с которым ты и сам обязан делиться последним.
Кузя с малолетства был карманником, а повзрослев, неожиданно проявил страсть к электротехнике, столь не свойственную его кругу. Всюду, где бы он ни находился, стремился раздобыть литературу по электричеству, проявляя невероятное усердие в учении. Скоро он настолько поднаторел в электротехнике, что его стали приглашать разбираться с электричеством как в государственные, так и в частные дома. Электричество тогда являлось редкостью, на которую могли раскошелиться только самые зажиточные граждане. В этом-то и был весь секрет его промысла. Где-нибудь через полгода, когда удобства цивилизации окончательно стирали воспоминания о толковом электрике, Кузя проникал в квартиру и без особых проблем выносил из нее все самое ценное.
