Ну-ну, поглядим!
— Что-то у вас здесь небогато, — поделился вслух своими сомнениями Курахин.
— А откуда тут быть богатству? — встрепенулся старик. — Ведь не в Алмазный фонд пришли! Родственников у меня куча! Всех нужно одеть, накормить, напоить! И всеми этими делами должен заниматься несчастный Гусман! Я, товарищ чекист, едва концы с концами свожу. Вы не представляете, как сейчас трудно. А налоги! Они просто меня сведут с ума.
Прошли в служебное помещение. Все шкафы были заставлены колбами и банками самых разных размеров с надписями и без них, в иных плескались какие-то растворы, ярко окрашенные в различные цвета. Помещение напоминало лабораторию средневекового алхимика, насквозь пропитанную всяческими едкими эфирами.
— Фу! — поморщился Фартовый. — Чем же таким вы людей травите?
— А лекарства, молодой человек, и не бывают вкусными, — хмуро заметил Гусман. — Если вы, конечно, помните…
На рукавах темно-синего халата аптекаря поблескивал белый порошок. На столе стояли весы. Видно, он только что занимался расфасовкой препаратов.
В комнате не было ничего такого, что указывало бы на достаток: старый стол с изрядно затертой и поцарапанной столешницей, словно им пользовались еще со времен Авиценны; дощатый пол, испятнанный реактивами, обшарпанные шкафы.
— Мы располагаем информацией, что вы храните у себя литературу контрреволюционного содержания, — с серьезным видом объявил Кирьян, мимоходом осмотрев лабораторию.
Услышав «новость», старик поперхнулся. И, отдышавшись, возмущенно заговорил:
— Теперь я знаю, откуда идет лихо! Это Брумель, который работает на соседней улице! Он всегда мне завидовал, — посетовал Гусман. — А ведь мы, евреи, должны держаться вместе. Все мне завидуют, считают, что у меня богатые клиенты. А вы поработайте так же, как старый Абрам, до самого утра! Тогда и у вас появится хорошая клиентура! Они же молодые, не любят трудиться, любят только считать чужие деньги.
Старик был возбужден. На дряблых щеках проступил лихорадочный алый румянец.
— Вот эти товарищи, — показал Кирьян на красноармейцев, державшихся плотной группой, — будут понятыми.
Парни с интересом наблюдали за происходящим. Было заметно, что в подобной операции они участвуют впервые. Их молодые лица были преисполнены революционного энтузиазма.
— Я все это понимаю, товарищи, — аптекарь прижал к груди сухие, сморщенные ладони. — Только совсем не нужно трясти этими страшными винтовками. Старый бедный еврей не собирается бежать от советской власти, потому что она ему, как мать родная!
— Сколько у вас комнат? — спросил Кирьян.
— Семь.
— Ого, — выразительно протянул Кирьян. — Вот тебе и бедный аптекарь!
— А вы думаете, что это много? — с некоторым вызовом спросил Гусман. — Ведь мне же нужно где-то готовить свои препараты, хранить их. А ведь еще нужно встречать важных клиентов, — загибал он длинные узловатые пальцы. — Вот и набирается…
— Приступайте, товарищ Кириллов, — повернулся Кирьян к Егору. — Будем тщательно обыскивать все семь комнат.
— Бедная моя покойная Кларочка, — скорбно закачал головой Гусман. — Хорошо, что ты не дожила до позора старого Абрама.
Открыв шкаф, Кирьян выгреб на пол белье.
— А это что за прокламации?! — возмущенно воскликнул он, потрясая листком бумаги.
— Позвольте, — близоруко сощурился Абрам Гусман.
— Товарищи понятые, прошу взглянуть на этот листок. Я вытащил его из этого шкафа. Листовка контрреволюционного содержания. Называется: «Как долго продержатся Советы?» Может, вы нам скажете, гражданин Гусман, где же находятся остальные прокламации?
— Позвольте! Я впервые вижу эти бумаги. Какое отношение они могут иметь к моему делу?! Я бедный старый еврей…
— Ах ты, контрик! Так ты еще и не сознаешься! Товарищи красноармейцы, — повернулся Курахин к милиционерам. — Отведите этого контрика в районный отдел. Там ему быстро язык развяжут! А мы здесь пока проведем обыск.
— А ну пошел! — скинул с плеча винтовку конопатый красноармеец. — На выход!
— Только не надо наставлять на меня оружие, я с детства не переносил грохота.
— Поторопись!
— На улице холодно, если я не надену на шею шарф, то моя Кларочка будет очень переживать.
Аптекарь надел пальто. Очень тщательно завязал шарф и, повернувшись к Кирьяну, сказал:
— Я вижу, что вы здесь главный. Очень вас прошу, только не трогайте ничего на столе. Я тут взвесил градиенты. Уж очень не хотелось бы мне составлять их заново. Знаете, это такая кропотливая работа! Я готов, товарищи красноармейцы, — приподнял подбородок Гусман.
Старика вывели.
Прильнув к окну, Копыто наблюдал за тем, как красноармейцы повели аптекаря в районный отдел. Возмущаясь, Гусман некоторое время размахивал руками, что-то пытаясь втолковать своим сопровождающим, а потом, смирившись, зашагал молчком, заложив за спину руки.
— А старичок-то с гонором, — заметил Кирьян и, повернувшись к Егору, спросил: — Ты хочешь сказать, что у этого хрыча есть золото? Здесь, кроме склянок, ничего нет!
— Здесь оно, — яростно возражал Копыто, вытряхивая из комода вещи.
На пол полетели какие-то халаты, тряпье, покатилась упавшая с полки металлическая банка.
Масса нужных и ненужных предметов. Было все, кроме золота!
— Валет сказал, что он для сына своего копит. Тот за кордон намылился.
— Понятно… Вскрывай подвал.
В углу отыскался металлический прут. Поднатужившись, Егор поддел полы. Скрипнув, гвозди неохотно повылезали из досок.
— Ничего! — выдохнул Кирьян.
— Давай еще одну. Вот эту половицу. — Егор вставил в расщелину прут.
Доска натужно застонала и, обломившись, ощетинилась острыми щепами.
— Уверен, оно лежит где-то здесь. Старый хрыч всю жизнь копил деньги. Только поискать надо… А где ты эту листовку-то взял? — спросил Егор Копыто.
— С прошлой квартиры прихватил, — отозвался Кирьян. — Тот гинеколог стопроцентный контрик был. У него связи с эсерами оставались. Так что мы его по делу выпотрошили.
— Постой, а может, аптекарь где-то между склянок золотишко спрятал?
— Да у него их здесь тысячи, склянок-то!
— Придется посмотреть.
Распахнули шкаф. За ним аккуратно, бочок к бочку, стояли банки.
— Внимательно смотри, где-то здесь. Больше негде.
Раздвинули банки, заглянули внутрь. У стенки стояли три колбы с высокими горлышками.
Кирьян взял одну.
— Ого, тяжелая! Кажется, ртуть.
— Не разбей.
