Сторож, отерев ладонью взмокший лоб, поежился. Душу-то не разглядеть, но вот короста на ней наверняка имеется. Оттаяла под пронизывающим взглядом опера да шмякнулась с громким шлепком в темные ямы души.
Вот оттого и ежится.
— Пустое, — как можно безмятежнее отмахнулся сторож. — Сам справлюсь, чего же людей беспокоить.
— Как знаете… Значит, ничего не можете вспомнить? — спросил Сарычев, переводя разговор в другое русло.
На лице Кашина отразилось самое настоящее облегчение, которое он не сумел спрятать даже за унылым взглядом.
— Кабы я вспомнил, так неужто, думаете, скрывал бы?
— Я просто спросил. Так вы когда на дежурство выходите?
— Сегодня и выхожу. На сутки.
— Магазин уже открылся?
— Открылся, — скупо улыбнулся сторож.
— Чем же вы теперь будете торговать?
— Это хозяину ведомо. А мое дело сторожить. Так мне можно идти?
— Да, конечно, — легко согласился Сарычев. — Вот ваш пропуск.
В голову лезли дурные мысли, единственное спасение от которых — крепкая затяжка!
Утренние часы принадлежали ему, об этом знали все. А потому без особой надобности не тревожили. Чтобы восстановиться, Сарычеву достаточно было всего-то растянуться на диване и, поглядывая в потолок, выкурить папиросу. Такой отдых заменял ему несколько часов сна. Непременное условие — ни о чем не думать! После пяти минут подобного «возлежания» освобождаешься от груза забот, возникает иллюзия полета, после которого чувствуешь себя обновленным.
Положив папиросу на край пепельницы, Сарычев расположился на диване, вытянув ноги. Закрыв глаза, он почувствовал, как его душа словно освобождается. Возникло ощущение, что тело словно всасывается в какую-то длиннющую трубу. Оно даже слегка накренилось для более основательного маневра, и он всерьез подумал о том, что может брякнуться с дивана.
Иллюзия оборвалась в тот миг, когда раздался негромкий, осторожный стук в дверь. Но его было вполне достаточно, чтобы приятная дрема рассеялась.
Стук повторился. Все так же негромко.
Поднявшись, Сарычев взял еще дымящуюся папиросу и откликнулся:
— Входите!
Дверь чуток приоткрылась, и в проем бочком вошел Пантелей Иванович.
Сарычев невольно улыбнулся. Подобную картину он наблюдал не раз. Ведь можно было распахнуть дверь пошире и, расправив грудь, войти в комнату.
Пантелей Иванович был не из тех людей, чтобы тащиться в город просто так, хозяйство большое — не бросишь! Стало быть, пришла нужда.
— Что-нибудь случилось?
По смущенному виду нежданного посетителя было заметно, что он совершил над собой невероятное усилие, чтобы перешагнуть кабинет начальника московской Чека.
— Я тут вот что вспомнил, — поелозил гость на стуле. Удобного положения так и не отыскал и, скособочившись, продолжил: — К нам еще женщина приходила, расспрашивала. Потом, после убийства…
— Что она хотела? — насторожился Сарычев.
— То-то и оно, что непонятно. Но я понял так, что она вместе с ними была, ну с теми, что семью-то…
— Вы их вместе видели?
— Вместе не видал, признаю, но уж больно как-то подозрительно.
— Вы ее узнаете, если встретите?
— А то! — почти обиженно протянул Пантелей Иванович. — Такую бабу сразу признаешь. Видная! — Чуть подавшись вперед, он заговорил приглушенным голосом, как если бы опасался, что кто-то может его услышать: — А вы того мужичонку-то поймали?
— Какого? — не понял Сарычев.
— Того, что нищим прикидывался да высматривал.
— Ищем!
— А то мне показалось, что он как раз передо мной из вашего кабинета выходил.
Сарычева обдало холодом, он даже слегка поежился:
— Вы уверены в этом?
— В лицо я его близко не рассмотрел. Прямо скажу… А только походка у него такая же, да и сбоку похож.
Сарычев постарался улыбнуться:
— Вы, наверное, обознались. Знаете, как много похожих людей!
— Так-то оно, конечно, так, — неопределенно протянул Пантелей Иванович. — Но все же… Уж больно похож.
— Спасибо, вы нам очень помогли. Сейчас пойдете к моему помощнику, он подробно запишет ваши показания.
Дождавшись, пока гость уйдет, Сарычев поднял трубку:
— Мирон?.. Пригляди-ка за сторожем. Через пару дней доложишь!
* * *
В этот раз филер подошел не скрываясь. Сразу не признать. Вместо привычного плаща щеголеватое длинное пальто, шляпа. Сарычев давно обратил внимание на то, что Мирон не носил подолгу один и тот же наряд. И всякий раз представал по-новому.
Он обладал редкой способностью сливаться с окружающим, если направлялся в заводскую часть города, так непременно надевал костюм рабочего. В центре он наряжался поприличнее. Обладая невероятной способностью усваивать и подмечать чужие привычки, он преображался до неузнаваемости. Для него это была своеобразная игра. Находясь в хорошем расположении духа, он любил рассказывать о том, как с подвязанной бородой шастал по Хитровке, выискивая беглого каторжника.
Сейчас на нем было пальто двойного покроя, так что в случае необходимости он мог вывернуть его другой стороной и тут же преобразиться.
Не зная о его подлинной профессии, можно было бы предположить, что он хозяин какого-нибудь доходного ресторана.
— От тебя нэпманом так и тянет, — с некоторой брезгливостью усмехнулся Сарычев.
Филер воспринял сказанное за комплимент.
— Стараюсь. Сегодня был в трех ресторанах, Кирьяна нигде нет.
— Ты бы с толком казенные деньги тратил, — укорил его Игнат, — а то от тебя разит, как из винного погреба.
— Разве я не понимаю? — Мирон обиженно надул губы. — Деньги-то народные. Это не при царе.
Нужно было иметь абсолютный слух, чтобы уловить в словах филера ностальгические нотки. У Сарычева он имелся.
— Посидел малость, хряпнул чарочку да пошел себе дальше.
— Так что скажешь? Чего это ты в рестораны заглядываешь? Ведь ты за сторожем Кашиным следишь.
— Скажу, что не тот он человек, за кого себя выдает. Вы видели, в чем он сторожит? — И, не дожидаясь ответа, Мирон заключил: — То-то и оно! Одно рванье! У меня такие лохмотья в шкафу висят в качестве спецодежды. Иногда по надобности я в нищего обряжаюсь. А тут он завернул в гостиницу «Замоскворецкая». Пробыл там с полчаса, а оттуда уже франтом вышел, я его не сразу и признал. Даже одеколоном опрыскался. В парфюмерии я понимаю, этот был ох как хорош! Скорее всего какой-то французский. Потом поймал пролетку и покатил!
