Под нетленное «Даже сказка спа-ать ложи-ится…» он и подскочил — куда там гимну. Неужели уснул? Не может быть. Неясные звуки из коридора. Впрочем, почему неясные? Максимов прислушался. Сняли дверь с собачки, кто-то вышел в коридор. Кому там жить надоело?
Подлетая к двери, он уже рассчитал, что человек вышел из номера геев. Через один по коридору. В соседнем обитали Душенины — вряд ли они могли выйти из своего номера. Пропали так пропали. Сочный баритон Борюсика Крайнева, разморенного и ослабшего:
— Не могу я выносить, душечка, эту голодовку — сил уж нет терпеть, сейчас я нам что-нибудь принесу из кухни. По-моему, в навесном буфете я видел сухой кукурузный корм… Что ты говоришь, дорогой?
Крайнев помолчал, внимая словам партнера.
— Да не надо, Илюшенька, не вставай, здесь два шага — туда, обратно… Постараюсь примчаться быстро…
Сухой корм, сухой корм… М-да. Как говорил Гиппократ, мы есть то, что мы едим. Чего же вам, идиоты, на месте-то не сидится? Максимов потащился к кровати.
И тут явилось озарение! Пропадали все, кто шел на кухню! Супруга Душенина. Виола. Мог и Душенин на кухню заглянуть — почему нет? А кухарка вообще оттуда почти не выходила (а когда выходила, появлялись другие… и пропадали). Что за кухонный демон такой объявился? Озарение ударило в ноги — что же ты стоишь, недалекий? А вдруг… Он резко повернулся, выскочил из номера и помчался в северную часть коридора, где с лестницы имелся проход на кухню.
На этот раз Максимов успел. Противный визг — будто свинью режут! — огласил лестницу. Он отпрыгал половину марша, вцепившись в перила. Влетел в проем, где было темно (почему темно? Разве Крайнев — кошка?), и ударил ладонью по тому месту, где вроде бы висел выключатель…
Картина — просто лютый декаданс. Издавая пронзительные запахи, по полу ползало взъерошенное существо в халате с дико вытаращенными глазами. Что-то желтое, недожеванное, лезло изо рта. Сковородка с угольками валялась рядом с плитой, содержимое разбросано. Под конечностями потерпевшего хрустел сухой завтрак от «Нескафе» — очевидно, в момент нападения выпал из рук. А в пылу борьбы кто-то врезал по рукоятке сковороды, заставив ее с грохотом обрушиться на пол. Крайнев бился лбом о кухонные шкафы и явно страдал дезориентацией. Слишком яростно «играл опоссума», что на американском спортивном жаргоне означает симулировать травму. Максимов опустился на колени, прикоснулся к плечу гея.
— А как же ваше коронное маваши-гири, Крайнев?
Фигурант взревел, как носорог. Отшатнулся, врезав виском по духовке, мелко затрясся, закатил глазки и как-то быстро затих.
Последовала деликатная пауза. Затем в доме загрохотало. Размахивая табуреткой, влетел отважный Снежков с мукой на мордашке. Явно крышу снесло. Убить готов за лучшего друга. Не вникая в ситуацию, истошно вереща, попер напропалую. Но, махая табуреткой, он как-то забыл, что у людей еще и ноги бывают. Вставать не пришлось — Максимов врезал из сидячего положения. Снежкова завертело, как юлу, отнесло в нишу к холодильникам и где-то там припечатало.
— Ты что дерешься, падла!!! — взмыло к потолку.
— А ты чего на людей бросаешься? — пробормотал Максимов.
Ворвался Пустовой, споткнулся о выпавшую из руки Снежкова табуретку и тоже зашел на посадку. За ним — телохранитель Шевченко с пистолетом наперевес. Отпрыгнул от поверженного Пустового, обозрел юдоль скорби. Тесная какая-то юдоль. Дерьмом воняет. Помялся, поморщился и медленно, какими-то судорожными рывками, отправил пистолет в кобуру. И это правильно — пальбы здесь явно не хватало.
— Вы что, ребята, наглюкались? — осторожно поинтересовался Шевченко.
— Ага, чудим помаленьку, — Максимов рывком оторвал потерпевшего Крайнева от пола (тяжеловатый гусь, хоть и выпустил все газы), прислонил спиной к жарочному шкафу. Гей дышал с какими-то хриплыми интонациями. Глаза дурковато блуждали. Но жизнь для фигуранта еще не кончена, Максимов оставил его в покое, проведал пострадавшего Снежкова. Мальчик плакал, размазывая сопли по кулаку. Порывался подползти к приятелю.
— Борюсик, ласточка, ты живой?
— Живая твоя ласточка, живая, — пробормотал Пустовой, растирая отбитую коленку. — Вы проживете долго и счастливо и умрете в один день — в сортире. Фу, нагазовали… Послушайте, детектив, а это, вообще… что? Грохот стоял на весь дом.
— Это уже жанр, — охотно пояснил Максимов. — Вернее, совмещение жанров.
— А этого за что? — Шевченко хмуро кивнул на Снежкова.
— А это так… излюбленный педагогический прием. — Максимов пожал плечами. — Мальчик вообразил, что он Спартак. Знаете, господа, как это ни покажется странным, но мы предотвратили очередное преступление. Давайте дружными усилиями нейтрализуем Снежкова, приведем в чувство Крайнева и попробуем добиться вразумительного объяснения.
В тесное пространство уже лезли посторонние. Каратаев с винным запахом изо рта, неповоротливый дворецкий. Ворович таинственно сверкал очками, сдерживая натиск хихикающей Инги. Приковылял старик Ровель, неосмотрительно оставшийся без охраны (Шевченко, замороченный, схватился за голову, побледнел, как простыня, но старик снисходительно отмахнулся — не парься, дружок).
— Стоп, граждане, — Максимов сделал предостерегающий жест. — Это не трамвай, нечего давиться. Хотите свежих новостей — стойте на лестнице.
Крайнева привели в чувство. Он слезливо поведал, что пришел на кухню — стащить из настенного шкафа кукурузные хлопья и бессовестно сожрать. Голод, знаете ли, не тетка. Ну, и спер. Почему, говорите, в темноте? Ну, вы даете, мужчина. В какой еще темноте? Как все приличные, слабовидящие в темноте люди, он включил свет… Хотя постойте, а может, свет уже был? Возможно, и так. Да какая, блин, разница! Факт, что в темноте он не копался, открыл шкаф, выудил хлопья, запустил пригоршню в рот и хотел уж было рвать когти… Но тут что-то скрипнуло, он увидел тень краем глаза, свет погас — настала дезориентация, сзади кто-то навалился, сдавил горло, потащил, он болтал ногами, трепеща от ужаса, запомнил, как отрывал от себя что-то хрустящее, а оно тянуло его, не говоря ни слова…
Завершилась эта жуть тем, что его внезапно отпустили, что-то стукнуло, он почувствовал поток воздуха, а потом резко вспыхнул свет…
— Это был сильный человек? — спросил Максимов.
— Н-не знаю, н-не скажу… — затряс взъерошенной шевелюрой Крайнев. — Это было так неожиданно…
— Ну, Борюсик, ну почему они тебя мучают? — ныл из дальнего угла Снежков. — Отстаньте от него, противные, неужели вы не видите, что человеку плохо?
Не было смысла затягивать этот концерт. «Голубых» под конвоем ухмыляющегося Каратаева отправили в апартаменты. Неблагодарные зрители разбредались. Ворович уводил трясущуюся Ингу, похлопывая ее по плечу (пора, красавица, заткнись). Неуверенно и поминутно озираясь, словно хотел что-то сказать, удалялся дворецкий. Шевченко проводил старика до номера, запер и вернулся на арену боевых действий. Все «способные держать оружие» провели тщательный осмотр кухни. Помещение с секретом — в этом никто не сомневался. Но в чем секрет? Пустовой облазил нишу с холодильными агрегатами, простучал там все стены на предмет потайных дверей. Шевченко проявил интерес к буфету и соседствующим шкафам с двустворчатыми дверьми. Максимов осмотрел рабочую зону — две массивные плиты с керамическими конфорками, жарочный шкаф, куда при желании можно затолкать мастодонта вместе с бивнями, вспомогательные этажерки, раковины, вытяжные устройства, стену за плитами, оформленную листовой сталью.
