Закладка мурованного собора для Руси — такое же важное событие, как начало военного похода или заключение мира с давним супостатом. А когда освящались стены, то колокола всех соборов Руси захлебывались в ликовании.
Место для храма отбиралось всегда особо тщательно, землицу кропили святой водой, воздух очищали благовонным ладаном и вдоль предполагаемых стен устраивали крестный ход, где впереди несли чудотворные иконы и хоругви.
Строительство мурованных соборов всегда шло трудно и могло затянуться на годы, а тут едва минуло шесть месяцев, как явились посланцы с благой вестью.
— Как же это вы так скоро? — подивился государь.
— Пили мало, Василий Иванович, — откровенно отвечал скороход. — Только по воскресеньям и отводили душу в хмельной радости. А еще каждое утро в святой воде умывались, вот это и подтолкнуло нас на доброе дело. Может, взглянуть, государь, желаешь?
— Желаю! Эй, рында, вели запрягать коней. В село Коломенское едем.
То, что увидел государь в Коломенском, и вправду не походило ни на что, встреченное им ранее. С Василия Ивановича едва ли не слетела шапка, когда он, задрав голову, решил оглядеть дощатый шатер. А главный мастеровой, выстроивший более дюжины соборов византийского вида, бахвалился:
— Этот храм ни на один виденный не похож. Крестом он строенный, так при Владимире Мономахе деревянные церквушки воздвигали, а мы вот камни отважились ставить.
— Храм-то не напоминает Дьяковскую церковь.
— Не напоминает, государь, ох не напоминает, — охотно согласился мастеровой, — только собор оттого хуже не сделался.
— Верно глаголишь, — примирительно кивнул головой Василий Иванович.
— Денег на шатер отсыплешь, государь?
Собор был строен широко, стоял в центре луга и напоминал потушенную свечу. Рядом с взметнувшимся ввысь сооружением государь почувствовал себя младенцем. Он как будто сразу порастерял свое самодержавное величие. Не удержался Василий Иванович от соблазна и низенько поклонился чуду.
— Как строена! Добрая память обо мне останется. Дам денег, сколько потребуется, а еще сверх того по десяти алтын получите.
— Спасибо, государь, — в благодарность тряхнул седоватой бороденкой мастеровой. — Знали мы, что собор в честь наследника строится, вот потому и старались как никогда. Только одних яиц двадцать пудов ушло.
— Ишь ты!
— А без того нельзя, — развел руками каменщик, — иначе кирпич сыпаться начнет. Золотишком бы купола поддобрить, тогда храм за двадцать верст виден будет. А в солнечную погоду так он огромным костром полыхать станет.
— Дам я тебе злата, — неожиданно согласился Василий Иванович. — Пускай оно на славу наследника пойдет.
Отошел государь подалее и глянул на возведенный собор. «Удался храм на славу!» — подумал он и решил, что на следующее воскресенье привезет с собой бочку пива.
Храм Вознесения был отстроен к самому листопаду.
Поначалу Василий Иванович хотел перенести освящение и торжественное открытие на более позднее время — на месяц грудень,
[28]
или на долгий студень
[29]
но, поразмыслив, решил поторопиться с праздником.
Уже все было готово к выезду, как вдруг великому князю занедужилось. Спину заломило так, будто сам лихой взобрался к нему на плечи, дабы погонять его. Попробовал было государь разогнуться, но в пояснице так затрещало, что ему не оставалось ничего лучшего, как призвать на подмогу рынд и велеть отнести его к стольному месту. Тут болезнь будет не так заметна, и отсюда он сумеет управлять вельможами, не наклонив шею, а гордо распрямив спину.
— Позвать ко мне Овчину Ивана! — распорядился самодержец, а когда боярин незамедлительно явился, поведал: — Занедужилось мне что-то, Иван Федорович. Ежели к храму Вознесения поеду, то боюсь, что моя душа по дороге сама к небу вознесется. Вот что я хочу сказать тебе, конюший.
— Слушаю тебя, государь.
— Всегда подле великой княгини будь и помощь ей всякую оказывай. Не прогневай меня отказом — знаю, что не в обычаях русских постороннему подле государыни быть. Только ведь Елена Васильевна после рождения дитяти слабенькой стала, и мужнина рука здесь нужна, чтобы поддержать ее вовремя. Чести такой рынды удостоиться не могут, а мамкам, нянькам да боярыням не всякий раз довериться можно. Не откажешь, Иван Федорович? Ведь подмечал я, как ты на нее во время моления смотришь. Этот взгляд о многом может поведать.
Смутила такая речь князя Оболенского. Уж не прознал ли государь о его запретной любви — вот и желает проверить своего холопа отказом. А согласись Овчина на просьбу самодержца, так окликнет верных рынд и повелит набросить на его руки железо.
Но великий князь смотрел спокойно, без ехидства, и Иван Федорович твердо произнес:
— Ты — мой государь, Василий Иванович, я же — твой холоп. Как накажешь, так тому и быть.
ОСВЯЩЕНИЕ
Всю дорогу Овчина-Оболенский ехал подле каптаны великой княгини.
Небольшие оконца были зашторены, лишь в самой середке оставалась светлая полоса, через которую пробивался дребезжащий свет фонаря. Только однажды занавеска сдвинулась и князь увидел бледное лицо государыни.
У храма Вознесения собрался весь церковный чин. С соседних митрополий съехались архиереи и игумены. Священники без конца кадили, и благовонный ладан, словно дым от костра, поднимался к небу.
Митрополит Даниил стоял в окружении архиереев. Его огромная фигура, облаченная в схимную рясу, была видна издалека. Румяное лицо иерарха как никогда прежде напоминало наливное яблоко, поскольку митрополит с утра не успел подышать серным дымом.
Даниил ждал приезда государя. При его появлении надо будет запалить свечи и на все стороны, обеими руками, отдать благословение подоспевшей пастве.
Однако вместо Василия Ивановича к собору подкатила каптана государыни, запряженная тройкой гнедых меринов. Крякнул с досады митрополит, но свое неудовольствие выказывать не посмел.
— А теперь, братья мои, освятим стены, и чтобы не сумела проникнуть в них нечистая сила, и чтобы молилось в этом православном соборе так же кротко и сердечно, как и в тех обителях, что были строены нашими боголюбивыми прадедами.
И, взяв в руки зажженные свечи, возглавил крестный ход.
Дверца каптаны отворилась, и московиты как по команде нагнули головы, опасаясь порочными взглядами замарать святой образ великой государыни.
Елена Васильевна мгновение созерцала согнутые спины, а потом, рассмотрев среди бояр Оболенского, прикрикнула:
— Что же ты, Иван Федорович, застыл? Или московской государыне тебе руки гадко протянуть?!
