Книга Тайная любовь княгини, страница 51. Автор книги Евгений Сухов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Тайная любовь княгини»

Cтраница 51

— Ты помнишь, что тебе супруг твой советовал? За меня держись, за Глинского, а уж я тебя в обиду никому не отдам. А ты не только слова мужа забыла, а еще брачное ложе осквернила с Ивашкой Овчиной! И он, кобель старый, вокруг тебя прыгает. Чего, ты думаешь, он добивается? Любви твоей? Нет, племянница! Власти он жаждет, чтобы сидеть себе в Думе за старшего и нами, твоими родичами, помыкать.

Михаил Глинский ревностно относился к чужим успехам. Даже на пирах он старался быть басовитее других именитых бояр, и братина начинала свой круг с того места, где сиживал Михаил Львович. Он стал первым при великом литовском князе Александре, сумел добиться чести при Василии Ивановиче, а потому и не желал быть в услужении у полюбовника собственной племянницы.

Властью Михаил Глинский не желал делиться ни с кем, а у престола он должен стоять ближе всех по праву родства с государыней.

Смерть Василия на время примирила стародубских князей с суздальскими, Гедиминовичей со старым московским боярством. Оставшаяся без надзора власть должна быть разделена на многие куски между домовитыми вельможами, вот тогда в стольной наступит благочинность.

Целый месяц после кончины Василия бояре ревностно посматривали друг на друга и следили за тем, чтобы никто из них не приблизился к великой княгине даже на пядь.

Но когда траур по усопшему супругу иссяк, рядом с государыней во весь рост предстал Овчина-Оболенский. Конюший оказался настолько огромен, что своей ратной грудью сумел закрыть от бояр не только великую княгиню, но даже московский дворец, и лучшие люди проходили теперь в Передние палаты только с милостивого соизволения Ивана Федеровича Оболенского.

Перехитрил всех Ивашка Оболенский! Кто бы мог подумать, что ему мало покажется ядреных сисек великой княгини, теперь ему, стало быть, всю Думу целиком подавай!

— Чего же ты умолк, Михаил Львович, слушаю я тебя, — спокойно произнесла государыня.

Михаил Глинский знал Елену с малолетства и не однажды поучал ее тоненьким прутиком по тощему заду за всякие проказы, но главная наука была впереди.

— Не верь ты ему, Елена Васильевна, по-родственному тебе говорю. Наедине с тобой он одно шепчет, а во хмелю, на пиру веселом, всякое о тебе говорит, — посочувствовал Михаил Глинский.

— Пошел вон, пес!

— Ты что, Елена, али не ведаешь, кто перед тобой?

— Пошел вон, холоп, может, это ты не ведаешь, кто перед тобой?

— Вон как ты заговорила, государыня, видно, позабыла, чей кусок хлеба вкушала до своего замужества?

— Не позабыла, Михаил Львович. А вот только ты отныне ко мне дорожку вовек забудешь. Слуги, чего же вы застыли ротозеями?! Гоните князя в шею!

— Вот как ты, Елена Васильевна, со мной поступаешь ради полюбовника своего! Сначала от брата мужнего избавилась, а теперь от дяди родного отстранилась. Спасибо тебе, государыня, за честь. Спасибочки. — Низко согнулась шея Михаила Львовича. — А теперь проводите меня, молодцы, — глянул князь на рослых рынд, которые уже обступили Глинского, чтобы вытеснить его из Светлицы. — Не положено мне в одиночестве хаживать, как-никак боярин я московский!

— Постойте.

Елена растерла о ладонь кровавую каплю, и та оставила на белой коже едва заметный бурый след. Государыня подошла к золоченой клетке, в которой, нахохлившись, сидел большой серый кречет. Этот сокол был ее любимой птицей, поэтому в великокняжеской мастерской белошвеи ладили для него особый наряд. В расшитом золотом нахвостнике, в серебряном нагруднике и золоченом же клобучке этот сокол напоминал волшебную заморскую птицу, а не дерзкого разбойника, который с лета бьет птицу.

— Видишь этого кречета, князь? — Сокол повернул голову на голос хозяйки, и его завязки, что торчали на макушке гибкими рожками, слегка дрогнули. — Ему здесь невольно, но сытно. Каждый день с Птичьего двора он получает голубиное мясо. Тебя, князь, ждет совсем иная участь.

— Хм… Какая же, Елена Васильевна? — усмехнулся Михаил, глядя прямо в строгие глаза племянницы.

— Сидеть тебе, князь Михаил Львович, в темнице до скончания жизни на воде и хлебе. Чего вы замерли, караульничие? Или приказа великой княгини не слышали? За шиворот Глинского да в подвалы глубокие!

— А ну изыди с порога, нечестивый, не слышал разве, что государыня московская глаголила! — Зашелестели парчовые занавеси, и из прорехи показалась красная сорочка боярина Овчины. — В подвалах Боровицкой башни посидишь — они поглубже да посырее остальных будут, как раз для таких, как ты, окаянный!

Михаила Львовича стащили с порога, за волосья поволокли по Благовещенской лестнице, а потом, содрав с плеч кафтан, погнали его бердышами в одной рубахе к воротам Боровицкой твердыни.

ИВАН И ЕЛЕНА

В тереме государыни было темно. Свечи давно погасли, и оплывшие огарки уродливыми кривыми идолами замерли в серебряных подсвечниках.

Елена любила терем за деловую сутолоку мастериц, за рукоделия белых швей, а еще за то, что отсюда была видна не только половина столицы, но и петляющая Москва-река вместе с заливными лугами. Вопреки установленному обычаю, она не пожелала покидать Светлицу даже на лютую зиму и повелела печникам установить по две каменки в каждой комнате, от чего в палатах стало тепло. И сейчас, когда у великой княгини появился Овчина-Оболенский, миловаться с любимым в тереме стало особенно сладенько.

— Что же мне теперь далее делать, Ванюша?

— А что тебе еще делать, матушка-государыня? — подивился вопросу боярин. — Правь далее по старинке.

— Боюсь я, как бы худого не вышло. Слаба я для такого дела.

— А я на что тебе, Елена Васильевна? На меня ты обопрись, а мое плечо еще и не такую ношу выдерживало.

— Дядьку своего в темницу заперла, Юрия Ивановича под стражей держу.

— А чего тебе на изменников оглядываться, государыня? Хочешь, чтобы они тебя совсем от стола отпихнули?

— Иванушка, разное о нас глаголят в Москве.

— Что же именно?

Елена Васильевна лежала с ним совсем рядышком, мягким доверчивым котенком уткнулась в его бок. Уютная и теплая, такую бабу только ласкать да миловать.

— О том, что будто бы мы полюбовники.

— Пустое все это, государыня. Ежели по любви, так это и не грех вовсе.

— А как же людям в глаза-то смотреть, ежели они такое за моей спиной глаголят?

— Ты — государыня русская, Елена Васильевна. Поверх голов смотри. Не твое это дело — в глаза челяди заглядывать. А ежели что не так будет, так у нас найдется кнут, чтобы нерадивых наказать. А как Ванюша, сынок наш?

Лунный свет проник через узенькое окошко, и лико великой княгини, словно опаленное, вспыхнуло желтым светом.

— Разумный растет отрок. До всего ему дело имеется. А уж до чего любопытный — и говорить грешно. Давеча он наблюдал, как во дворе конь кобылицу охаживал, и все у стрельцов справлялся, что да как. А те, олухи здоровенные, без всякого стеснения объяснили государю, что промеж них вышло. И пока я его не запугала хворостиной, до тех пор не уходил со двора.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация