Первым хозяином города был игумен мужского монастыря Родион, который больше отличался на бранном поле, нежели на пастырском поприще, и не однажды, собрав дружину из христолюбивых монахов, он смело задирал соседей-князей, стараясь расширить старицкие пределы. Но когда окрепла и разрослась Москва, Старица сама оказалась под ее властью. С тех пор этот город прочно вошел во владение московских великих князей и закреплялся за их младшими братьями.
Андрей Иванович любил свою вотчину и, уезжая на дальнее богомолье, скучал по ней, а сейчас, пробыв в Москве долгие месяцы, и вовсе истомился.
Но и по приезде домой душу старицкого князя не оставляла маета, и его настроение было столь же противным, как нынешняя осенняя погода. Холопы, зная неровный характер своего господина, в такие дни старались держаться от него подалее, не ведая того, когда следует ждать ломкого пряника, а когда жгучего кнута.
Андрей Иванович не переставал поносить великую княгиню и всякому жалился, что на его просьбу отдать ему в вотчину город Верею московская государыня не постеснялась плюнуть в ладонь и вылепить ему в лицо скверную дулю. Худо жилось при старшем братце, но сейчас, когда двор занял Оболенский, наезжать стало совсем невмоготу. Конюший сумел оттеснить к самому порогу старые московские боярские рода, а брата почившего государя спровадить со двора. Несмотря на удаленность от Москвы, Андрей Иванович пристально следил за жизнью дворца и ведал о всех происшедших переменах. Знал старицкий князь и о том, что у Оболенского объявилась молодая зазноба в Пыжевской слободе и конюший навещает ее всякую субботу, когда государыня Елена Глинская съезжает на богомолье по святым местам. И совсем неожиданно Андрей овладел секретом Соломонии и Овчины, когда остановился на ночлег по дороге из Москвы в женском монастыре. Прижал к себе крепко вратницу-послушницу на душистом сене, вот она и выложила благодетелю главную монастырскую тайну.
Андрей Иванович прятал эту тайну ото всех, чтобы когда-нибудь со злорадством покрутить ею перед носом великой княгини, как поступила она, угостив его кукишем.
Выкрасть младенца из монастыря оказалось делом несложным: достаточно было сослаться на приказ государыни, а возникшее поначалу недоверие развеял звон золотых монет. Более трудной заботой стало размещение ребенка в собственном дворце, где могли прятаться уши великой княгини.
Вот и придумал Андрей Иванович сказку для челяди, что появившийся младенец — нажитое чадо от стрелецкой вдовы, с которой старицкий князь сблизился пять лет назад. Он во всеуслышание объявил, что будет держать зазорного мальца наравне с законным сыном, а в пятнадцать лет наделит его вотчиной.
Андрей Иванович всякий раз злорадно улыбался, думая о том, как изменится лицо государыни, когда отрок, набравшись силы, заявит о своем законном праве на московский стол. А пока старицкому князю нужно затаиться и превратиться в барсука, который способен притвориться мертвым и даже сносить удары, чтобы в подходящее мгновение вскочить на ноги и юркнуть в нору.
Третьего дня от государыни прибыл гонец. Елена Васильевна писала о том, чтобы князь не держал на нее зла, что сама она слепа в своих помыслах и всего лишь исполняет волю покойного мужа. И если бы отписал почивший Василий Иванович отдать младшему брату в вотчину город Верею, так тому бы и случилось. Андрей дважды перечитал грамоту и, вспомнив про шубы, побитые молью, невесело усмехнулся: «Так скупа государыня, что даже дерьмо из-под себя готова съесть».
Он не замедлил с ответом и отписал великой княгине, что не позабыл о ее добре и ласке, а если случилась досада, так это оттого, что промеж них пробежал лукавый. А средство от этого — крепкая молитва и пожалованная свеча, а там, глядишь, все и образумится.
Следующее послание от государыни Елены Васильевны Андрей Иванович получил через неделю. У ворот дворца остановился нарядный возок, и из него, откинув с ног полу завернувшегося красного кафтана, вышел московский служка лет двадцати. В руках он держал чугунок, спрятанный под белые холщовые рушники.
— Отверни, Андрей Иванович, — попросил отрок с поклоном.
Старицкий князь потянул за краешек тряпицы и произнес:
— А чугунок-то у тебя не остыл, так и полыхает жаром.
— Всю дорогу тулупами укрывали, — похвастался служивый. — В нем кулич пшеничный, государыня тебе пожаловала.
— Дай взглянуть, какой сдобой Елена Васильевна меня побаловать решила. — Андрей сумел скрыть свое удивление за любезной улыбкой. Тонко дзинькнула крышка, и князь увидел белый кулич. — Хорош! Эй, девка, — окликнул он пробегавшую через двор простушку лет пятнадцати. — Забери этот подарок у вестового, да смотри, чтобы не обронила, а то розог отведаешь.
— Как же можно, батюшка, — отозвалась дивчина, взяв теплый чугунок, и важно, словно гусыня на сносях, затопала к лестнице.
Князь проследил за тем, как девка отерла о порог приставшую к лаптям грязь, а потом спросил:
— Чего же государыня от меня взамен желает?
— Велит она тебе быть при московском дворе. Немедленно.
— Неужно подле нее советников мало? Один Иван Овчина-Оболенский всей Боярской Думы стоит, — хмыкнул невесело Андрей Иванович, и уголок его рта растянулся в кривую улыбку. — Ну да, впрочем, ладно, не с тобой об этом рассуждать. Скажешь государыне, что кулич ее я принял с поклоном, как и должно быть, а в Москву езжать не собираюсь… Хворь меня одолела. Хожу едва… Так и передай!
— Передам, Андрей Иванович.
— Возьми вот от меня рубль… Знаю, что государыня своих холопов жалованьем не обижает, но дармовой прибавок тоже лишним не бывает.
— Премного благодарен, батюшка, — радостно отозвался отрок и крепкой пятерней сграбастал княжеский подарок.
— А теперь ступай в дом, отведай моего борща.
Назойливое приглашение государыни пугало Андрея. Кто знает, что его ждет за московскими стенами? Заломают за спину руки да сведут в темные подвалы, а там и сгинешь безвинно заедино с тюремными сидельцами. Куда лучше поживать в Старице за высоким бором, который стоит на московской дороге, словно частокол перед неприятельской дружиной.
Спровадив гонца, Андрей Иванович зажил прежней жизнью и под настроение как мог поносил великую княгиню и ее полюбовника, что стало одним из многих развлечений, которыми он тешил себя вдали от столицы. Вдобавок он повелел на утренней службе вместо имени русской госпожи выкрикивать худое: «Бес ее попутал!» И не слишком разборчивая старицкая паства беспрестанно отвешивала на хулу поклоны, как будто дьякон пел привычное: «Аминь!»
Андрей Иванович догадывался, что его брань доходит до ушей великой московской княгини. Он даже представлял, как лицо ее вытягивается в негодовании, но лишать себя удовольствия позлословить по поводу зазорной любви государыни не желал.
Как ни далека Старица от стольного города Москвы, а понимал Андрей Иванович, что не отсидеться ему за бревенчатыми стенами древнего детинца и у Елены Васильевны Глинской хватит сил, чтобы выдернуть охальника-князя из его вотчины, как репку из рыхлой грядки. А потому князь Андрей Иванович держался начеку и на московской дороге выставил заставы, которые следили за всякими передвижениями.
