– Ну, бог с тобой, батюшка Лев Иванович! – окончательно сдалась старуха. – Изволь, скажу. Потом не жалься! – Она задумалась ненадолго, глядя рассеянно в окно, словно вспоминая. – Остался, значит, этот Гассан у вашего прапрадедушки, царствие ему небесное, по причине хвори. Занемог в холодах наших да отстал от своих. А когда пошел на поправку, дороги снегом напрочь замело…
– А потом что?
– А то, батюшка, что не пережил басурман зимы нашей. Все тосковал, тосковал, выл свои песни, такие тужливые, такие слезные – не передать, сердце рвал. Да так и помер.
– А где его поховали?
– Чего не знаю, того не знаю, – ответила Авдотья твердо. – Вывезли за поле… там и поховали. Нехристем жил, нехристем помер. И след по нем сгинул.
– А девушка? – спросил Лев Иванович.
– Какая девушка? – вскрикнула Авдотья, хватаясь за сердце. – Что ж ты неоколесную-то несешь, батюшка? Побойся бога, какая еще девушка?
– Митяй! – гаркнул Лев Иванович с топчана и тут же снова схватился за голову.
– Утомил старуху, – едва не плакала Авдотья, присаживаясь на край топчана. – Ладно, скажу. На тебе грех. – Она помолчала. Потом сказала, не глядя на барина: – Ну, была, была… Но не девушка… не человек!
– А кто? – Лев Иванович даже мокрую тряпицу убрал со лба, чтобы не пропустить ни слова, и привстал: – А кто был?
Авдотья оглянулась по углам, перекрестилась мелко и прошептала:
– Оборотень! Вот кто.
* * *
…Элса выходила из транса. Задрожали веки, шевельнулись губы. Хабермайер напряженно вглядывался в ее лицо. Она открыла еще затуманенные бессмысленные глаза.
– Что? – выдохнул Хабермайер.
– Тот же человек, – отозвалась Элса хрипло. – И та же старуха, что и в прошлый раз… под дверью.
– Что они делали?
– Ничего. Похоже, он заболел и лежал с температурой. Она меняла ему компрессы. Он о чем-то просил, возможно, бредил. Порывался вскочить с дивана и бежать… Она удерживала и уговаривала…
– А… что было рядом с ним? Какие предметы?
– Таз с водой. Кружка с чем-то вроде кока-колы. Свеча в подсвечнике.
– Книга?
– Книги не было видно.
– И снова темно?
– Нет, светло. Открытые окна, кажется, лето или ранняя осень. Тепло.
– Что за комната?
– Та же, вроде кабинета. Секретер, стол, кресло. На столе тетради, чернильница, гусиное перо… На стене – мечи и сабли. Человек этот лежал на диване. Да, у него исцарапано лицо… Может, оспа?
– Вряд ли, – ответил, подумав, Хабермайер. – Не было тогда оспы. Возможно, свалился откуда-нибудь… С лестницы… например. Или с чердака…
– С чердака? Что ему делать на чердаке? – удивилась Элса.
– Мало ли, что можно делать на чердаке, – произнес задумчиво Хабермайер, глядя на темное окно. – Я, например, в детстве любил лазать по чердакам. Всегда попадалось что-нибудь интересное…
Дверь в комнату вдруг приоткрылась, и Хабермайер вздрогнул. Он с изумлением рассматривал небольшую фигурку ребенка лет семи-восьми – мальчика, – выросшую на пороге. На мальчике была длинная, до пят, голубая рубашка фройляйн Цунк.
– Что это? – произнес наконец Хабермайер, придя в себя.
– Это Кьеш, – ответила Элса. – Он пока поживет у нас…
Глава 15
Вы приняты. Ура!
На второй день вечером позвонил Флеминг.
– Привет, мисс Наталья Устинова, – произнес он бодро. – Флеминг. Как жизнь?
– Прекрасно, – ответила я, готовая с достоинством встретить отказ. – А у вас?
– Просто замечательно, – ответил он. – Наталья, сегодня утром прилетел господин Романо. Он просит о встрече. Завтра в двенадцать, там же. Сможете?
Смогу ли я? Я задохнулась даже. Перевела дух, задержала дыхание.
– Наталья? – позвал Флеминг. – Вы где?
– Смогу, – ответила я сдержанно. – Завтра в двенадцать, там же. – Я замолчала, помня о паузе. Но не выдержала и спросила: – Так вы меня… я буду у вас работать?
– Да, Наталья. Вы нам всем очень понравились.
– И господину Романо? – по-дурацки спросила я, до смерти боясь какой-то ошибки или недоразумения.
– Господину Романо тоже. Маркиз снимал интервью на видео. Так что можете посмотреть фильм, где вы – главная героиня. Не доводилось никогда сниматься в кино? Вы очень фотогеничны.
– Не доводилось, – я совсем растерялась. Потом пробормотала: – А я и не заметила, что… Клермон снимал. Спасибо! – выпалила вдруг неожиданно для себя. – Грэдди…
– Пожалуйста, – отозвался он любезно. Я почему-то была уверена, что он улыбается. – До завтра, Наталья, ждем вас с нетерпением!
– Вот так! – сказала я и дернула за ухо Анчутку. – Понял?
– Понял, понял, – ответил он на своем кошачьем языке и потерся головой о телефон. – Чего ж тут непонятного?
– Шеба! – Я подошла к ведьме. – Кажется, меня взяли на работу! Представляешь?
Шеба, улыбаясь снисходительно, смотрела на меня. То ли еще будет, словно говорила ее улыбка. В самый раз позвонить в дверь цыганке из парка… Чудеса!
Потом я позвонила Татьяне. Она, как всегда, была в мыле. Премьера на носу, костюмы не готовы, Прима в истерике.
– Что у тебя? – спросила она деловито.
– Татьяна, сядь, а то упадешь!
– Неужели? – завопила Татьяна. – Неужели?
– Да! Да! Да! – я захлебывалась своей радостью.
– Поздравляю! – радовалась Татьяна. – Отметим вечером, я заскочу, все расскажешь! Целую, бегу, привет!
Потом я позвонила Володе Маркелову. Если бы не он… страшно подумать! Банковский союз на всю оставшуюся жизнь. Жора! Ветерок вдоль спины… Ну, Жора, погоди! Серебристый «Ягуар» – туфта против моего господина Романо!
Володи Маркелова не было дома. Автомат равнодушным женским голосом предложил оставить сообщение.
– Володечка! – закричала я. – Они берут меня! Спасибо! Я приглашаю вас в ночной клуб! В любое время дня и ночи!
Кому бы еще позвонить? Радость распирала меня – у меня есть работа! Может, родителям? Нет, подожду… а вдруг… Я застыла посередине комнаты, пораженная мыслью – а вдруг? Вдруг живьем я не понравлюсь господину Романо? Вдруг мой голос ему не понравится… Вдруг он передумает и выберет другую претендентку! Вдруг он еще раз просмотрит фильм и… передумает! Передумал… уже. Почему-то вспомнилась кассета с женихами… Я бросилась к телефону – немедленно звонить Флемингу и спросить… уточнить… О чем спросить? Я остановилась, не добежав до телефона. Приказала себе: «Прекратить истерику!», но как-то неубедительно. Свернула в кухню. Достала банку с кофе, чашку, щелкнула кнопкой кофеварки.
