– Когда вы уезжаете? – холодно спросил Кэндзи, все больше нервничая при мысли о том, что их может застать Джина.
– Поезд в одиннадцать. Это будет печальное отбытие – мы одни-одинешеньки, никто не помашет платочком вслед… Я обречена чувствовать себя изгнанницей – сначала Россия, теперь вот юг Франции…
– Ну, на сей раз вас ждет изгнание в рай, моя дорогая. К тому же я убежден, что вы недооцениваете рвение своих воздыхателей – перрон будет заполнен толпой прекрасных мужчин, готовых броситься на рельсы, лишь бы вас удержать.
– Смейтесь, злодей! – Эдокси поправила шляпку, усеянную блестками и расшитую золотой нитью, запахнула накидку из серебристо-голубой шерсти, не скрывшую, впрочем, глубокого декольте платья из тафты, и направилась к выходу.
А Кэндзи все с тем же невозмутимым видом почти вытолкнул ее из лавки.
Когда он поднялся на второй этаж, Мелия Беллак, сидя на кухне, переписывала перечень покупок, составленный Джиной.
– Рокфор и масло! Право слово, моя матушка назвала бы это сущей ересью! Вы уверены, что стоит смешивать коровье молоко с овечьим? – сурово осведомилась она, завидев хозяина.
– Утро, конечно, вечера мудренее, но моя способность соображать возвращается не раньше десяти часов, – пробормотал Кэндзи, довольный тем, что не застал Джину – она уже ушла через подъезд дома 18-бис на улицу Дюн, где ее ждали ученики класса акварели. Но кое-что его не на шутку разозлило: «Мои совладельцы – коварные плуты! Это же надо – втихаря в Катакомбы полезли, а герцога де Фриуля взяли в сообщники, он им алиби обеспечил! Вот паршивцы!»
Японец со всем тщанием привел себя в порядок, потратив немало времени на то, чтобы добиться идеального наклона крахмального воротничка, и снова спустился в торговый зал открыть лавку – Жозеф в этот день должен был явиться только к полудню.
Первым посетителем оказался гражданин, которого из-за вечной ухмылки в «Эльзевире» прозвали за глаза Человек-который-смеется.
– Месье Мори, не надумали продать мне за полцены ваше «Путешествие юного Анахарсиса»
[320]
без карт? Все равно у вас его больше никто не купит! – еще шире осклабился Человек-который-смеется, хотя, казалось бы, дальше некуда. – Так что́? «Юный Анахарсис» дорог вашему сердцу или все же уступите его мне?
Кэндзи мысленно представил себя на одиноком тихоокенском атолле, где никакому разумному книгочею не придет в голову затеять торг. Где вообще нет никаких книгочеев…
Дафнэ придумала игру: колыбель для будущего братика или сестрички была превращена в берлогу, где живет медведь, и как только он собирался высунуть оттуда нос, девочка обстреливала его игрушками. Наполненная метательными снарядами, колыбель походила на пещеру Али-Бабы – ни один косолапый оттуда не вылезет! Победа! Дафнэ знала, что игра продлится недолго: скоро берлогу займет некое крошечное существо. Ей об этом все время говорили взрослые, делая круглые глаза – мол, ты же не будешь швыряться игрушками в малыша? И Дафнэ мысленно дивилась их глупости: неужели взрослые думают, что она не знает, какое хрупкое существо – младенчик? К тому же когда этот младенчик появится, сражаться будет уже не с кем – бурый мишка, устрашенный его воплями, спрячется под кровать, где давно обитает семейство гризли.
Эфросинья хлопотала на кухне, пытаясь приготовить бланкетт
[321]
без мяса – она уже умудрилась заменить говядину треской и теперь корпела над соусом. Айрис тем временем нежилась в постели, покусывая кончик карандаша. Мысль связать двадцать третью шерстяную распашонку ее не вдохновила, и, уютно откинувшись на гору подушек, она созерцала чистую страницу тетради. Но муза витала где-то далеко – новая сказка никак не сочинялась, пришлось отложить тетрадку. Возможно, музу вспугнул малыш, который с самого рассвета беспокойно толкается в животе? В тишине громко тикали ходики, на кухне гремели кастрюли. Взгляд Айрис упал на карманные часы, оставленные Жозефом на тумбочке, и вдруг в ее воображении закачался целый лес маятников, населенный забавными персонажами с длинными руками и лицами-циферблатами. Все были круглоглазы, шевелили усами-стре́лками и немедленно расшумелись, осыпая ее советами:
«Нельзя терять ни минуты! Время – деньги!»
«Пора, пора вставать, лежебока, ну-ка быстро умываться-одеваться!»
«В твои годы мы вскакивали на заре и работали как заведенные!»
Айрис схватила тетрадку, и слова, теснясь и мешая друг другу, словно из ниоткуда, стали появляться на чистых листах. Она даже не заметила, как вернулся муж и нежно поцеловал ее в лоб.
– Какой я рассеянный – часы забыл! Дафнэ просится поиграть в нашу спальню, а матушка ушла к Таша.
– Угум-м-м… – отозвалась Айрис, не поднимая головы.
Жозеф бесшумно вышел из комнаты. Ему не терпелось заняться расследованием – он собирался наведаться в морг и справиться там о покойнике, найденном у Монпарнасского кладбища. И наведался бы, но неистовая матушка нарушила все планы – теперь ему вместо этого предстояло вызвать водопроводчика, сходить за хлебом и поиграть с Дафнэ.
Остановившись у окна в гостиной, молодой человек облокотился на подоконник, печально уставился на липу во дворе, терзаемую ветром, и почувствовал сродство с бедным деревом. Ведь и он отдан во власть стихиям – трем женщинам, которые веревки из него вьют.
«Что за жизнь – расписание навязывают, детей подкидывают! Ну да пусть их, уж завтра-то я точно загляну в морг, и если окажется, что тамошний покойничек – тот самый скрипач с пряничной свинкой, расследованию быть! И дельце обещает стать интересным…»
Мельхиор Шалюмо не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться маленькими танцовщицами, повторяющими урок под суровым взором наставницы, вечно готовой придраться к чему угодно – то подъем не тянем, то спину не держим.
– Мадемуазель Жермена, ну-ка соберитесь!
Мельхиор смотрел и умилялся. До чего же тоненькие, хорошенькие, трогательные девчушки! У всех волосы растрепаны, глазки припухли со сна, но от этого будущие балерины еще восхитительнее. Некоторые были в вязаных гетрах, иные в шерстяных платочках – зал не отапливался, девочки мерзли. А при виде Жермены в штопаных-перештопаных чулочках, тарлатановой юбочке и стоптанных балетках у него защемило сердце, как в прежние времена.
«Драгоценный Всемогущий, клянусь: никогда-никогда не уступал я своей чудовищной склонности, не давал себе волю, честное слово, даже в тот проклятый вечер, когда вспыхнул пожар. Признаю́: я тогда под лживым предлогом задержал малышку после репетиции, но разве же не спас я ей жизнь? А Жерменой я только любуюсь издали – это же не преступление. Ведь кто ж, как не Ты, сотворил эти прекрасные создания? А соблазн-то кто придумал? Ты, Ты за него в ответе».
