– Я тебя понимаю! Ты не представляешь, сколько сейчас продается посредственных картин! Вкусы общества становятся все более примитивными, настоящих ценителей почти не осталось. Что поделаешь, такие времена! Придется приспосабливаться. Если я считаю, что картина должна стоить больше двадцати франков, смело ставлю свою подпись, так что если ты когда-нибудь прочтешь на картине подпись «А. Талия», выполненную готическим шрифтом, знай, ее автор – твой покорный слуга.
– Но это же имя героини Расина!
– И греческой музы, которая высмеивала человеческие слабости и пороки. Признай, в этом что-то есть: Ален Талия, подающий надежды художник, получает двенадцать франков из двадцати, вырученных за его картину. А еще я хотел тебя пригласить… – Морис Ломье протянул Мишелю Форестье карточку. – Там будут подавать птифуры
[174]
, придут торговцы, меценаты и известные люди. Некий Кемперс пригласил даже Огюста Родена.
– Как! Родена? Это гениальный скульптор! Бюст Пюви де Шаванна
[175]
его работы просто великолепен! В прошлом году Роден давал ужин в отеле «Континенталь» по случаю своего семидесятилетия, мне удалось туда попасть… Я обязательно приду в «Прокоп»!
Приятели беседовали еще долго. Морис Ломье с завистью говорил о своем кумире Гогене, который сбежал в Папеэте
[176]
, как он писал одному из своих друзей, устав от «вечной борьбы с глупцами». Мишель Форестье мечтал получить заказ на портрет Бальзака в полный рост, чтобы отказаться от ужина у Доде или Гонкура, сославшись на то, что завален работой.
Они не заметили, как один экипаж замедлил ход, и за его запотевшим стеклом мелькнул отороченный кружевом рукав женского платья.
Альфонс Баллю изнемогал от немоты, тоски и неизвестности. Как ему выбраться из этого темного сырого подземелья?! Он потерял счет времени и уже не мог бы сказать, как долго пребывает в заточении. Какой же он кретин! Как можно было сесть в тот экипаж!
Очнувшись, он обнаружил, что сидит, прислонившись спиной к неровной каменистой стене, с повязкой на глазах и связанными запястьями и щиколотками. Он напряг слух. Сколько их, похитителей? И где они? Альфонс понял, что должен освободиться во что бы то ни стало! Или хотя бы оставить какой-то знак… на случай, если его будут искать. Но где же бумажник, ключи, носовой платок, расческа? Он попытался, насколько это было возможно, ощупать свой пиджак. Пусто. Его обчистили! Ботинок! Он может оставить здесь свой ботинок! Но щиколотки были так туго стянуты веревкой, что снять ботинок не получалось. Похитители скоро вернутся. Возможно, они потребовали за него выкуп! Тогда все пропало: платить за него некому, и его убьют. Альфонс ухитрился сдвинуть рукой повязку. Место, где он находился, напоминало овраг, заваленный ветками и каким-то мусором. Что это, лес? Или свалка? Он пригляделся: невдалеке, под кустарником, виднелось какое-то светлое пятно. Быстрее, быстрее, надо действовать, пока они не… Карточка! Быть может, это его единственный шанс спастись! Изгибаясь ужом, двумя пальцами извлек карточку из кармана, дополз до пятна. Это была книга. Спина затекла, все тело болело. Еще одно усилие! Ему удалось положить карточку на раскрытую страницу книги и подпихнуть ее ногой под кучку опавших листьев. Теперь надо быстро вернуться на место и поправить повязку.
Потом его подхватили за руки и за ноги и бросили в подвал без окон. Там была печка, которая совсем не грела. Кормили дважды в день черствым хлебом и похлебкой, которой побрезговала бы и собака. И постоянно твердили, что скоро освободят, что не надо отчаиваться, что как только выяснят, чем именно он может быть полезен, его отпустят. Альфонс решил, что скорее сможет выпутаться, назвавшись важной шишкой. Но поможет ли ему эта хитрость? Вот в чем вопрос…
Глава седьмая
Тот же день, книжная лавка
Виктора одолевали мрачные мысли. Когда Таша ушла из дома с Морисом Ломье, он захандрил, в очередной раз теряя веру в их счастливое совместное будущее. Но потом взял себя в руки и, рассудив, что спасение в работе, оседлал велосипед и отправился в лавку. Там он воспользовался отсутствием Жозефа, чтобы рассортировать и спокойно разложить по порядку тома. Кэндзи не было видно, что означало, что он поздно лег. Виктор догадывался, что могло быть тому причиной, но предпочитал делать вид, будто ничего не замечает.
Ему не суждено было долго пробыть в одиночестве: горбатый хромой старик, бывший учитель химии из Коллеж де Франс, появился на пороге.
– Здравствуйте, мсье Мандоль, как поживаете? – любезно приветствовал его Виктор.
– Как поживаю? Да я чуть не отдал концы на набережной Малакэ во время этого чудовищного урагана! С окрестных домов срывало черепицу, и она падала прохожим на головы! Видите шрам возле правого глаза? Еще чуть-чуть, и я бы окривел!
– Да-да, – сочувственно покивал Виктор, – ураган нанес огромный ущерб, кровельщикам будет много работы.
– По меньшей мере пятеро погибли и сотни ранены. Ураган вырывал с корнем платаны, подбрасывал их в воздухе; поднятые в воздух обломки разбивали окна и черепицу на крышах! А лодки прачек
[177]
разнесло в щепки. Я сам видел их на парапете! До сих пор я был уверен, что такое бывает только в романах Гюстава Эмара
[178]
.
– А мне пришли на ум романы Поля Бурже, который преклоняется перед страданием и верит в его очистительную силу. А вот доктор Анкосс
[179]
утверждает, что у парижан столько капризов и прихотей, что они в конце концов слились в единый поток отрицательной энергии и вызвали ураган, – возразил Виктор.
– Этот Папюс осел! Но я пришел сюда не для того, чтобы вывести его на чистую воду. Получили вы наконец монографии Шевреля
[180]
?
Виктор мысленно взмолился о помощи. Но к его радости, дверь магазина открылась, и вошла консьержка. Правда, вид у нее был отнюдь не благодушный.
