Рынды расторопно ухватили трон и поспешили во-след Ивану Васильевичу.
Когда Красное крыльцо опустело, конюхи, крадучись, добрались до цепей и, разрывая медведям ноздри, потянули за собой.
— Как ты медведя-то ловко обманул! — подивился один из отроков. — Когда он на тебя пошел, думал, подомнет под себя, а ты вон как… выкрутился! Честно говоря, жаль мне вас было, когда мы медведей привели. А если смеялись, так не от веселья, а от страха. На твоем месте и я могу быть, если самодержец осерчает. — И он, потянув цепь, повел за собой присмиревшего рыжего медведя, который сейчас напоминал послушную собачку, следуя за своим хозяином. Силантию уже с трудом верилось, что еще минуту назад его когтистые лапы несли смерть. Только кровь на морде, которая не успела запечься, и шерсть, торчащая во все стороны грязными красными сосульками, напоминали, что это действительно так.
Разомкнулся послушно строй ратников, и сотник, который еще недавно велел наставлять на жалобщиков рогатины, подошел к Силантию, бестолково стоящему посреди площадки, и повинился:
— Не по своей воле, православный. Забава это такая у государя. Может, квасу желаешь испить? Он у нас ядрен!.. А коли вина хочешь, так мы мигом!
— Вина! — стал помалу отходить Силантий.
Один из караульщиков принес братину,
[40]
доверху наполненную рубиновым вином, и чеканщик, приложившись к ней пересохшими губами, пил жадно, взахлеб, глотал хмельную влагу большими глотками, а она не хотела проваливаться вовнутрь, все стекала по белой сорочке кровавыми густыми струйками. И когда наконец питие было одолено и Силантий почувствовал, что его стало забирать хмельное веселие, он криво улыбнулся и, возвращая братину ратнику, признался:
— Пасть-то у него в крови была, когда он на меня шел. Думал, смерть моя пришла, никак не ожидал, что на государевом дворе богу душу отдавать придется. Однако поживу еще! — И уже совсем невпопад: — Может, душу бес у меня забрал?
Ратники переглянулись и отошли в сторону — видать, умом тронулся. После царских забав такое случается.
Убиенных ябедников уже складывали на телеги. Рядком, один подле другого. На камнях оставались лужи крови, и дворовые тотчас посыпали их опилками. Набралось двенадцать душ, которые уместились на две телеги, тринадцатым был Нестер.
Силантий подошел к сотоварищу. Тот еще дышал и, глядя прямо перед собой, узнал склоненное бородатое лицо.
— Силантий… вот и жалобу я царю подал… Кто бы мог подумать… — Лицо у Нестера было рвано, видать, кровь вытекла почти вся, и сейчас через раны она проступала каплями. — Не думал, что так кончу… Эй! Детишек не успел нарожать, вот об чем жалею. А ты к Яшке Хромому возвращайся. Царская милость хуже немилости разбойника.
Выдохнул глубоко Нестер и помер, а дрожащие руки Силантия сами собой потянулись к его лицу, чтобы прикрыть застывшие веки.
Два чубатых отрока из царской челяди вели промеж себя разговор, то и дело поглядывая на Силантия:
— …Медведь взгляда человеческого страшится, вот оттого глаза и дерет. Лапищами за затылок схватит и кожу на зенки натягивает… Сгинули грешные, спаси господь их невинные души!
Иван и Анастасия
Анастасия Романовна находилась у себя в тереме, когда услышала громкие голоса и следом за этим раздался грозный медвежий рык. Царица откинула в сторону занавесь и приникла к оконцу: перед Красным крыльцом, на царской площадке, три медведя яростно раздирали толпу посадских, которые пытались спастись бегством.
Анастасия не могла произнести даже слова, рыбой, выброшенной на берег, ловила ртом воздух. А когда спазмы спали, она закричала что есть силы, пугая своей неистовостью боярышень:
— Да что же это делается?! Что же он на дворе-то учинил?! Неужно не понимает, что люди это, а не звери какие!
— Что там, государыня?!
— Медведи всех людей порвали! Как же теперь мне на царя-то смотреть!
Девки стояли в растерянности, не зная, как же подступить к царице, а ближняя боярыня Марфа Никитишна, махнув платком, прогнала их в другую комнату и по-матерински ненавязчиво стала утешать государыню:
— А ты как думала, матушка! И поплакать в замужестве придется. С мужем жить — это не мед распивать! Царь Иван хоть и батюшка для всех, но годами еще мал. Подрасти он должен, вот оттого такие забавы себе и устраивает. Ты прости ему этот грех. Неразумен пока твой суженый. А вот как дите ему родишь, так он сразу изменится.
Царица, уткнувшись лицом в мягкое плечо боярыни, выплакивала горе до последней капли:
— Разве я знала, что царь таким будет? Ведь еще вчера он со мной добр был, а сегодня так осерчал, как будто я ему и не жена. А в опочивальню, когда я еще на постели лежала, боярина вызвал. Настькой меня назвал и сказал, чтобы не перечила, а коли надумаю прекословить, так вообще в монастырь запрет!
— Не со злобы это царь говорил, — гладила Марфа Никитишна ржаную голову государыни. — Бывает у него такое, а сам он отходчив, матушка. Жена ты ему теперь и тропиночку к его сердцу шальному отыскать должна. Вот тогда ты его на доброе дело и сумеешь наставить.
— Как же мне его наставить, боярыня, если он меня слушать ни в чем не хочет?
— В этом и заключается наша женская премудрость, чтобы мужика понять. Он свое делает, а ты ему про свое говори, да так, чтобы он не понял, откуда воля исходит. Вот тогда дела у вас на лад пойдут. А Ивана Васильевича ты поймешь! — уверенно махнула рукой боярыня. — Молодой он еще, а несмышленый потому, что матери рано лишился. Смилостивись над ним, пожалей его, вот он душой и потеплеет.
В трапезную в сопровождении бояр ввалился Иван.
После медвежьих игр настроение у царя заметно поднялось: он шутил, был весел, дружески похлопывал ближних бояр по плечам. И князья сдержанно гоготали, с почтением принимая расположение царя. Но вот с его губ слетела улыбка, и он грозно вопрошал:
— Где царица? Стольники, звали ли вы государыню к обеду?
Перепугались и бояре. Сколько раз приходилось им наблюдать эту перемену в настроении царя. Характер у Ивана что погода в осеннюю пору: приласкает солнце теплым лучом и вновь за темную тучку спрячется. И если грозен царь, то уж лучше согнуться сейчас, чем вообще без головы остаться.
— А как же, государь! Звали, — переполошился старший стольник. — Сам ходил матушку ко столу звать. Вот и место мы для нее приготовили по правую руку от тебя.
На столе стояли два кубка, один для государыни.
— Позвать ее еще раз! Или Настька думает, что царь у стольной палаты с поклонами ее встречать обязан? — Тяжелый посох с грохотом опустился на пол.
Бояре, перепуганные неожиданной яростью государя, метнулись из трапезной кликать царицу.
Иван Васильевич сел на свое место, и стольники с подносами уже бежали к нему. Царь взял огромный кусок белорыбицы.
