Книга Жестокая любовь государя, страница 76. Автор книги Евгений Сухов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Жестокая любовь государя»

Cтраница 76

Терем был залит светом, и на лице у Анастасии можно разглядеть каждую черточку. Царица умирала.

— Запахните окна! — распорядился Иван. — Не время, чтобы настежь отворять.

Закрыли окна, прикрыли стекла черным бархатом. Глубокой скорбью на лице Ивана и ближних бояр легла тень.

— Государь, я говорил, что нужно давать лекарство! — стонал врачеватель. — В том, что произойдет, я не виноват! Цезарь, будь милостив, я сделал все, что мог! Я давал это лекарство австрийскому эрцгерцогу, английской королеве. Я имел за это орден от самого папы! Это лучшее лекарство, которое известно на сегодняшний день!

Иван Васильевич не слышал глупца Шуберта, не видел стоящих рядом бояр — перед ним было желтое, измученное неведомой болезнью лицо жены. Кто-то из ближних рынд подтолкнул лекаря и вывел его вон.

Иван горевал, не стыдясь слез. Рожденный царем и не склонившийся в жизни ни перед кем, сейчас Иван стоял на коленях перед умирающей Анастасией.

— Что же ты делаешь, господи? Почему единственную радость отнять хочешь? За что же, господи, ты меня так сурово караешь?! Или, может быть, я мало молился и строил храмов?! Или мало я горя изведал с малолетства, оставшись без отца и без матери? — Глядя на царя, не могли удержать слез и бояре. Они уже простили ему беспричинные опалы, крутой нрав. Иван каялся искренне, кусал сжатые кулаки, растирал по щекам слезы. — Настрадался я! Так почему же детям моим такая участь — остаться без матери! Господи, сотвори чудо, сделай так, чтобы царица выздоровела.

У постели Анастасии стоял и Петр Шуйский. Он скорбел вместе со всеми боярами: перекрестился на огромный крест, висевший в голове у царицы, и приложил рукав к глазам.

В тени прятался Василий Захаров. Перед ним на столе горшочек с чернилами и перо: мало ли чего Анастасия захочет? Может, духовную писать придется. Макнул думный дьяк перо в киноварь и вывел красным: «Царица Анастасия Романовна в духовной своей повелела…»

Повернувшись к боярам, горько выдохнул: — Беда-то какая!

Для всего двора было ясно, что смерть уже накрыла Анастасию простыней и ждет того часа, когда царь наконец выплачет свое горе, чтобы забрать ее с собой.

— Господи, почему же столько бед на меня одного! Сначала первенца у меня отобрал, а теперь и жену отнять хочешь. Только она одна меня и понимала, только она могла простить мне мое убожество и грехи. Все порушилось!

Царицу часто рвало, и одна из сенных девок, стоявшая рядом, тотчас вытирала Анастасии полотенцем испачканный рот. Иногда она открывала глаза и подзывала Ивана.

— Детишек береги, — шептала государыня.

А костлявая с косой уже затягивала из простыней на шее у Анастасии тугой узел. Захрипела царица и преставилась.

Анастасию Романовну хоронили перед первым Спасом, когда уже пасечники выламывали в ульях соты и повсюду в округе стоял медвяный дух. Он смешивался с ладаном и щипал глотку, да так, что накатывалась слеза.

Иван шел за гробом и рвал на себе волосья. Осиротелый. Потерянный. Вдовец! Никто из бояр не смел приблизиться к самодержцу, чтобы поддержать его под руки. Горе было настолько велико, что рядом с царем уже ни для кого не оставалось места.

Уныло тянулась панихида. В соборе ярко горели пудовые свечи. Народ заполнил все улицы и переулки. Собор тонул в многоголосье и уже давно не мог вместить желающих.

Обещала быть богатой милостыня.

Гулко гудел колокол, и множество рук, подчиняясь неведомой команде, тянулось ко лбу и осеняло себя знамением.

— Царь-то все мечется, — пробежал слушок по толпе.

— Волосья на себе рвет.

— Совсем обезумел.

— Негоже в таком возрасте во вдовстве пропадать. Ох, негоже!

Вместе со всеми у собора стоял Циклоп Гордей. Он мало чем отличался от большинства собравшихся, правда, ростом повыше и плечи поширше, чем у иных. Перекрестился разбойник на крест, посмотрел по сторонам, а потом повернулся к стоящему рядом монаху с рваными ноздрями и обронил невзначай:

— Пускай ближе к собору подходят. Вот где деньги! Там и милостыня побольше и вельможи познатнее. Вот где кошели обрезать можно, а в такой толчее разве доищутся! И чтобы ни единой гривны себе не взяли, все на братию потом поделим.

— А если бродяги Яшки Хромого встретятся?

— Деньги у них отбирать, а самих нечестивцев лупить нещадно! Нечего по нашей вотчине рыскать. У них посады и слободы имеются, вот пускай с них и взыскивают! И не робеть! — напутствовал тать. — Боярам сейчас не до нас, а такой день, как нынешний, не скоро придет.

Гордей усмехнулся, подумав о том, что сегодня многие из царских вельмож не досчитаются своих червонцев. Этот день должен стать испытанием для многих бродяг, которые делом должны заслужить право быть принятыми в братию Гордея. А позднее, когда город оденется во мрак, при свете огромного костра новые обитатели Городской башни будут давать клятву на верность Циклопу Гордею: знаменитый тать поднимет каждого бродягу с колен, поцелует в лоб и даст кличку, с которой ему жить дальше.

Нищие жались к собору все теснее. Караул уже с трудом сдерживал натиск, и только иной раз, перекрывая общий гул, тысяцкий [58] орал на первые ряды, веля податься от изгородей.

Народ был назойлив, перелезал через ограду и двигался прямо на паперть, где стояли низшие чины. А когда из собора показались бояре, толпа отхлынула враз.

— Митрополит-то не удержался, разрыдался мальцом, когда царицу в могилу опускали, — вынес на площадь новость, которая тут же была подхвачена рядом стоящими, Иван Челяднин.

— На государе-то лица нет, — говорили другие.

Царь не смотрел по сторонам, шествовал сам по себе. Шапка сбилась набок и держалась неведомо как, а кафтан не застегнут вовсе. Свеча в его руках потухла, кто-то из бояр запалил почерневший фитиль, и огонь в ладони царя запылал вновь.

А когда государь с боярами ушел, двое рынд выволокли огромную корзину с мелочью и стали швырять монеты во все стороны, приговаривая:

— Выпейте, честной народ, за упокой рабы божьей царицы Анастасии Романовны.

Часть четвертая

Одиночество

Самодержец в горе

После смерти Анастасии прошла неделя. Боярышни и сенные девки были одеты во все черное, и длинные концы платков едва не касались земли. Дворец потерял прежнюю живость и впал в уныние. Неуместны громкие разговоры, нет обычной спешки, в речах рассудительность.

Бывало, заголосит на весь дворец какой-нибудь певчий, заворожит звонким голосом женскую половину терема, зашевелит застоявшуюся тишь, а сейчас только и разговоров:

— Ушла матушка. Вот сердешная… На кого она нас оставила… — Святой жила, свято и померла. Видать, ей место в раю уготовано.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация