На следующий день государь проснулся только после полудня. Под боком сладко сопела Федунья. Прогнать бы ее прочь, да уж ладно, пускай отсыпается, а там Басманову передам, он за честь поймет. Не всякий раз ему царские девки достаются.
— Эй, кто там за дверью?! Неси царю наливки!
Дежурным был как раз Федор Басманов. С прищуром глянул на Федунью и сполна оценил ее необъятные телеса, которые она и не думала укрывать от вороватого взгляда. Так и лежала перед холопом неприкрытая.
Царь заприметил взгляд Федора и, сделав несколько глотков, спросил:
— Хороша баба-то?
— Чудна, Иван Васильевич!
— Такая жаркая, что и печи не нужно. А ядрена! Насилу ее угомонил. Это сейчас она тихой кошечкой лежит, а как раззадоришь ее, так она в рысь превращается. Вот посмотри, Федор, как спину в страсти исцарапала! — восторженно продолжал царь. — Ты эту девку, Федор, себе бери, а я тут одну мастерицу присмотрел.
Если бы царь предложил Басманову шубу, так он обрадовался бы этому подарку куда меньше.
— Вот спасибо, государь! Вот уважил! — зашелся в радости Басманов, глотая слюну.
— А теперь прочь поди… Мне с Федуньей попрощаться надобно.
Царь вышел под вечер. Качнуло его, и, если бы не дверной косяк, распластался бы у порога.
— Вот что, бояре, стол пора накрывать. Вечерять время. Ежели не поем, так совсем сил лишусь, — признался Иван Васильевич. — И еще вот что, в комнатах моих черное сукно со стен сорвите. Анастасия мертва, а мне на царствии дальше стоять.
— Будет сделано, батюшка, — за всех отвечал Петр Шуйский.
Семен Федорович явился по приглашению государя вечерять.
Скучать князю Семену не дали, уже через минуту из Стольной палаты показалась косматая голова Федьки Басманова.
— Вот и Семен Федорович пришел, а мы тебя дождаться не можем, вспоминали. Два раза государь спрашивал.
Басманов отвел боярина в Стольную палату.
Заприметив входившего Оболенского, царь поднялся со своего места и вышел навстречу князю.
— Проходи, дорогой гость, Семен Федорович, — слегка приобнял он за плечи боярина, — ты не знаешь, как я рад тебя видеть. Вот садись рядом со мной. Ничего, ничего! Садись! Эй, стольники, наполните чашу моему дорогому гостю, да чтобы вино через край лилось.
— Спасибо, государь, — растрогался Оболенский, — ты уж извини меня, старого, я вчера малость не в себе был. Наговорил лишку.
— Не извиняйся, боярин, — весело отмахнулся Иван Васильевич, — только такие верные слуги, как ты, и способны мне правду высказать. Знаю, что истина дорогого стоит. Вот видишь, внял я твоему совету. Вместо распутных жен за столом сидят достойные бояре, и обед чинно идет так, как еще при батюшке моем велось. А ты не робей, Семен Федорович, ешь и пей. Сам царь к твоим услугам.
Иван Васильевич стал накладывать из своей тарелки зажаренных грибов в блюдо боярина. Великая честь! Не каждого из слуг самодержец так привечать станет. Это жизнь нужно прожить, чтобы такого почета добиться.
Семен Федорович загребал ложкой горку сморчков и отправлял ее в рот. Старался есть не срамно, тщательно пережевывал, да так, чтобы и чавканья не слыхать было. «Исправится еще государь, — думалось Оболенскому, — молод он еще, вот оттого и чудит».
А царь уже накладывал князю следующего кушанья — заливную лососину.
— Ешь, Семен Федорович, прослышал я про то, что лососина — твоя любимая рыба. Вот и заказал поварам.
Лососина и вправду была на редкость хороша: нежно-розовая, сочная. Чесночный дух, исходивший от нее, вызывал неимоверный аппетит.
— Спасибо, государь.
— А пирог ты мой вчера отведал? — спрашивал Иван Васильевич.
— Отведал, батюшка, отведал, государь, и женушку свою попотчевал. Похвастался, что получил пирог из самых рук Ивана Васильевича.
Бояре едва ковыряли ложками кушанья, нагоняя аппетит, и поглядывали в сторону самодержца, слушая, о чем говорит Иван с князем.
Царь являл любезность даже к стольникам, каждого называл по имени, а с ближними боярами был ласков, обращался по отчеству.
Семен Федорович одолел все кушанья, все восемь блюд, выставленные одно за другим. Во рту жгло от обилия перца, загасить огонь не мог даже прохладный клюквенный морс, и он с нетерпением ждал, когда стольники начнут разливать вино.
Наконец они появились с огромными бутылями в руках. Это было рейнское вино — любимый напиток государя, которым он баловал гостей по особым случаям.
— Большую чашу моему гостю князю Семену Федоровичу Оболенскому, — распорядился неожиданно Иван Васильевич.
Семен Федорович оторопел. Попасть за государев стол — большая честь, а когда царь рядом с собой сажает и из собственного блюда кушанья накладывает — двойной почет. А большая чаша, поданная за царским столом, может сравниться только с подарком.
Семен Федорович расчувствовался. Не один десяток лет служил Василию Ивановичу, а вот такой чести был удостоен только однажды, когда простоял в карауле у сеней в первую брачную ночь Василия с Еленой Глинской. И глядя сейчас в лицо молодого царя, он хотел уловить черты своего прежнего господина, но не увидел их.
А может, и правду злословят о том, что Иван Васильевич сын конюшего Овчины. Красивый боярин был. Когда в избу входил, так едва в дверь пролезал, против такого молодца никакой великой княгине не устоять. Вот и царь нынешний таким уродился. С Василием и не сравнить — тот и ростом не удался, и ликом на жабу походил.
Эх, грешно так думать!
Семен Федорович поднялся, а стольник уже поднес огромную чашу.
Нельзя не поклониться такой чести, и боярин расстарался на три стороны, едва не окуная седой чуб в белужий соус.
— Спасибо, государь, уважил так уважил!
И махом проглотил рейнский разлив.
Зашатался боярин — видать, крепкое вино у Ивана Васильевича. Оперся дланью о стол, опрокинул на пол блюдо, и куриные потроха разметались по сторонам, забрызгав красным соусом кафтаны сидящих рядом бояр.
— Как же ты неуклюж, Семен Федорович! Неужно ноги от хмельного налитка подкосились? — посочувствовал царь. — Ты так все блюда на пол спихнешь.
— Это пройдет, государь, — шептал боярин Оболенский, но вместо слов из горла обильно потекла желтая пена. Она заляпала старику губы, испачкала рот. — Это пройдет… Иван Васильевич… Пройдет…
Семен Федорович глубоко вздохнул, потянулся дланью к горлу, словно хотел отодрать от шеи невидимого аспида, но тот держал крепко и совсем не собирался расставаться со своей жертвой.
Этот поединок длился недолго. Ворог оказался сильнее, и Оболенский упал прямо на стол, разметав кубки и сосуды на пол.
— Не умеет князь Оболенский пить, — печально вздохнул Иван Васильевич и уже зло продолжил: — А меня все учил, как чинно за столом себя вести! Эх, боярин, боярин! Сначала самому разум нажить надо. Снесите князя на погост, — распорядился царь, — только там ему и место… А теперь зовите девок! Устал я от боярина. Девки, — крикнул Иван, — встаньте рядком, для услады выбирать стану! И чтобы лица не воротили, в глаза хочу смотреть.
