– Это что тут у нас? – бормотал он, ставя ногу на проминающуюся веревочную ступеньку. – Руслени? Или пютенги? Не помню, откуда у меня в голове эти безумные слова…
Он обернулся. Все смотрели на него, не отрываясь.
– А, может быть, руслени, трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам! – пропел Макар. – А, может быть, пютенги! Трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам! А, может быть, и ванты! Но тоже хорошо!
«Ух, здесь и качает!»
Он неспешно полез наверх. Ему предстояло добраться до нижней площадки.
«Нижняя-то она нижняя, но какая-то слишком уж высокая. Черт знает сколько мне еще карабкаться!»
– Эй, парень! – окликнул его снизу татарин. – Тебе помочь, родной?
– Спасибо, дружище! – в тон ему отозвался Илюшин. – Вроде справляюсь!
– Это она тебя погнала?
– Не-а. Сам дурак.
…Маша снизу видела, как, вскарабкавшись на марс, Илюшин долго возился возле самой мачты. Ветер трепал его не по размеру большую футболку, и у нее замирало сердце от страха, что его сдует. Но когда он закончил, обернулся к ним и помахал рукой, в ней была зажата небольшая черная коробочка.
«У него получилось!»
Бабкин почему-то не разделял ее радости. Увидев, что сделал Макар, он начал торопливо выкручиваться из проволоки.
– Яна! Помогите!
Девушка диковато взглянула на него и не двинулась с места.
Макар поставил ногу на палубу, зачем-то покачал веревочную лестницу, будто запоздало проверяя на прочность. И, насвистывая, направился обратно. Теперь уже все видели, что в ладони он держит матовый черный параллелепипед.
– А, может быть, брамсели! – донеслось до Бабкина.
Большое тяжелое тело, как выпущенный снаряд, пронеслось мимо. Владимир Руденко бросился на Илюшина, повалил его и, рыча, принялся выдирать камеру.
– Дай! Дай сюда, сволочь!
Он ударил Макара по плечу – раз, другой – и тот разжал ладонь. Руденко выхватил коробочку, швырнул ее в море и кинулся к пожарному щиту. Сдернув ближний предмет – им оказалась кирка, – он побежал обратно к Илюшину, который, морщась от боли, пытался подняться с мокрой палубы.
Одним прыжком Руденко сшиб его с ног и занес кирку.
Он с самого начала ощущал опасность, исходящую от этой мелкой тощей шавки. Шавка ползала по кораблю и все разнюхивала. От нее исходило непобедимое самодовольство, как будто она заранее знала, что все закончится в ее пользу: она найдет убийцу, выслужится перед начальством и получит заслуженную косточку. То, что сам Владимир получит переломанную жизнь, шавку нисколько не заботило.
«А вот хрен тебе, сучье рыло. Пускай я огребу по полной, но и ты просто так отсюда не уйдешь».
Ему уже было почти все равно. Он выдал себя, когда кинулся за камерой. Если б у него было время хорошенько подумать, может, он бы и не поступил так опрометчиво. Но времени ему не оставили.
Он все равно должен показать, кто здесь главный. Нельзя просто так взять и схватить Владимира Руденко за хвост, как дворового кошака. А если схватишь, поплатишься.
Он – хозяин жизни. И всегда им останется.
Бабкин не успевал добежать. Он вообще ничего не успевал сделать со связанными руками, только бессильно смотреть, как этот боров убивает Макара.
Сергей навсегда запомнил его лицо. Искаженное отчаянием проигравшего, мстительной яростью за свой проигрыш – и почему-то страхом. Именно страх, а вовсе не ярость, заставил Владимира Руденко кинуться на Илюшина уже после того, как он избавился от улики.
Маша отчаянно закричала, со всех сторон начали набегать люди – капитан, Темир, Стефан, – но они были далеко, слишком далеко! Все пришло в движение, и только Яна Руденко сидела неподвижно. «Око тайфуна», – почему-то подумал Сергей, хотя центром происходящего была вовсе не она.
Все это отпечаталось в его мозгу за несколько секунд.
А потом за спиной Руденко вырос Яков Семеныч. Лысый, страшный, со впалыми щеками, в промокшей рубахе, облепившей жилистое тело, он походил на ожившего лешего, разгневанного хозяина чащ и буреломов. В одной руке у него была швабра. Но боцман не собирался сражаться на палках. Он вскинул ее как копье и метнул со всей мощи.
Швабра влетела рукояткой в плечо Руденко. Бросок был такой сильный, что Владимира толкнуло вперед, будто в него попала не палка, а снаряд. Он вскрикнул и выпустил кирку.
Боцман налетел на него, повалил, хотя был в два раза легче и меньше. Руденко извернулся и сбросил его, потянулся за упавшей киркой – и тогда Яков Семеныч рубанул его ребром ладони сначала по руке, а затем по виску.
Эффект от удара был таков, что Бабкин поначалу решил, будто старик убил Руденко. Дружный вскрик вырвался из всех глоток. Владимир дернулся и страшно захрипел, выкатив глаза и уставившись на собственную руку, словно ожидал увидеть ее отделившейся от тела. Кисть была на месте, но пошевелить ею он не мог.
К коже его прилила кровь, белки глаз покраснели от лопнувших сосудов. Он с видимым напряжением открыл рот, слепо глядя на старика, и так и рухнул – с открытым ртом.
– Хоть бы только он его не угробил, гада, – прогудел рядом Козулин.
Мимо них пробежала Яна, упала на колени возле мужа. Владимир застонал и разжал стиснутые пальцы.
– Живой, – с легким разочарованием констатировал доктор. – Значит, надо выполнять профессиональный долг.
– Иван Васильевич! – взмолился Сергей.
Козулин с усилием размотал проволоку («Ну, на совесть закручено!»), и Сергей, на ходу растирая запястья, кинулся к Илюшину.
Макар приподнялся на локтях и моргал, как будто только что проснулся.
– Сволочь ты, – с чувством сказал Бабкин. – Неудавшийся провокатор!
– Почему это неудавшийся? – обиделся Илюшин. – По-моему, все очень даже удачно получилось.
Тем временем Козулин убедился, что Руденко пришел в себя, и с неожиданной ловкостью замотал ему запястья за спиной той же проволокой, которой Кира приказала связать Сергея. Под возмущенные крики Яны связанного Владимира потащили в кают-компанию. В конце концов старпом пригрозил закрыть жену и мужа по разным каютам, и девушка притихла.
Доктор, отстав от процессии, вернулся к Илюшину.
– Ну ты, мил-друг, отчаянный голубь, – сказал он, качая головой. – Потрепал он тебя?
– Да все нормально!
– Все, да не все. Камеру-то твою он успел-таки выкинуть. Подлая душа! Будет ли польза от нас, если мы все подтвердим, что наблюдали это в прямом эфире?
Илюшин вздохнул.
– Вы меня извините, Иван Васильевич. Польза, конечно, будет. Только выкинул Руденко не камеру, а ваш тонометр, который я в кармане таскал. Я вам еще три таких куплю, обещаю!
