Подул теплый ветер, пронизанный запахом пороха и озона, и разогнал облака. Алеша увидел белую железную кровать, а на кровати — старого, лысого человека. Кожа на острых скулах мужчины была сухая, желтоватая и вся в мелких морщинах. Бурая бородка, пронизанная сединой, словно изъеденная плесенью, была вскинута вверх. В раскосых глазах застыли боль и безумие. Тут перед Алешей раскрылась как бы невидимая дверца, и он, мгновение поколебавшись, скользнул в эту дверцу. Внутри было темно и холодно, однако в темноте иногда возникали там и тут всполохи. И вдруг пустота вздрогнула и запульсировала, как большой черный червь, и на Алешу волной накатила смертельная тоска, а перед глазами вспыхнуло красное — РЕВОЛЮЦИЯ!
Алеша посмотрел на свою онемевшую руку — она была желтой и морщинистой, словно сделанной из отсыревшего пергамента. Ноготь большого пальца был неприятно синий, с белесой каймой. Алеша понял, что лежит в постели и что от него пахнет мочой и потом.
Слева скрипнул стул, Алеша повернул голову и увидел усатого человека. От усатого веяло опасностью, и Алеша понял, что до смерти его боится. К страху примешивалось еще что-то… но что именно — Алеша не успел понять, так как усатый заговорил.
— Как ви себя чувствуете? — мягкой скороговоркой поинтересовался он.
Лицо его было темным, кожа усыпана крошечными точечками, словно подверглась атаке сотен микроскопических червей.
Алеша хотел заговорить, но вместо этого из горла его вырвалось невразумительное мычание. Звуки никак не хотели складываться в слова. Алеша чувствовал почти физическую боль, будто лепил эти слова из каких-то рассыпающихся комков, парящих в пустоте. Сгустки эти все время ускользали, и Алеше приходилось до боли напрягать разум, чтобы удержать их.
— Хо… рошо, — выдохнул наконец Алеша — не потому, что это являлось правдой, а потому, что слово это было легче всего произнести.
Алеша (а вернее, тот, кем он сейчас был) попытался приподняться с подушки, но усатый Иосиф (отчего-то Алеша знал, что его зовут Иосиф) сделал предостерегающий жест.
— Лежите, лежите. Вам нэльзя вставать… Клянусь, ваше тело нэ умрет.
«Тело не умрет? — насторожился Алеша. — Почему он сказал «тело не умрет», а не «вы не умрете»? Что это значит? Разве возможно жить телу без души? «Дело! — догадался Алеша. — Он сказал дело, а не тело. Ну конечно! Как же может быть иначе?»
Алеша почувствовал облегчение. Он вдруг ясно увидел свое «тело», лежащее в каком-то хрустальном саркофаге, и в сердце у него тоскливо засаднило. Странное видение уплыло, рассеялось. Алеша почувствовал, как по его лбу пробежало какое-то насекомое. Пробежало и повисло на веке. Черноусый достал из кармана грязный, мятый платок и промокнул Алеше лоб.
— Ви вспотели, Владимир Ильич, — сказал он. Затем оглянулся на дверь, придвинул стул поближе к кровати, склонился над Алешей и тихо заговорил. Он говорил что-то про революцию, про смерть, про врагов… Вместе со словами изо рта черноусого вылетало смрадное дыхание, словно рот этот был отдушиной, выведенной на поверхность из глубокого склепа с чем-то гниющим, разлагающимся.
— Все будет хорошо, — жарко шептал черноусый с легким кавказским акцентом. — Они хотят сделать из вас посмешище, огородное пугало. Но я этого нэ допущу. Вы уйдете великим вождем пролетариата. Гением человечества, а не старым маразматиком с висушенными мозгами. — Черноусый воровато оглянулся, затем поднял кверху короткий, волосатый палец, ткнул им в направлении потолка и со значением добавил. — Это Онмне сказал!
При слове «он» Алеша почувствовал, как всего его обволокло чем-то тревожным и зловещим. В комнате стало холодно. Алеша передернул высохшими, старческими плечами. Он! Не тот ли это голос, который он слышал иногда у себя в голове? Голос, который придавал ему уверенности и сил, когда и то и другое было на исходе.
Громко хлопнула створка форточки. В комнату ворвался ветер, подхватил с пола мусор и закружил его в черном вихре, вихрь этот постепенно разрастался, пока не поглотил все вокруг. А когда он рассеялся, Алеша увидел, что они сидят на вершине огромной горы. Вокруг горы сгустились черные тучи, пронизанные кровавыми всполохами и раскатами грома. Рыжеватые волосы на голове Иосифа слегка шевелились от порывов ветра. Вдруг на его рябое лицо упала тень. Он завороженно уставился темными глазами куда-то за спину Алеши и судорожно сглотнул слюну.
— Это он… — прошептал Иосиф.
Чье-то ледяное дыхание, подобно порыву ветра, обожгло Алеше затылок, и вслед он услышал шепот, который скользкой, холодной змеей вползал ему в уши, пробирался в душу и цепенил ее, покрывая белой, колкой изморозью.
— Вы слышите? — сказал Иосиф. — Пришло время браться за работу.
Усатый Иосиф поднялся с камня, на котором сидел. Его огромная черная фигура затмила собой горизонт.
— Надя, — слабым, старческим голосом позвал Алеша. — Надю…ша.
Наваждение рассеялось. В комнату вошла грузная, невысокая женщина в сером платье и коричневой кофте. Сальные седые волосы женщины были гладко зачесаны назад. Ее выкаченные глаза прижимались к линзам круглых очков, как рыбы прижимаются носами к стеклам аквариума.
— Ну, мне пора, — сказал Иосиф. — Поправляйтесь, Владимир Ильич. Нам с товарищами очень вас нэ хватает.
Надежда Константиновна шумно втянула воздух ноздрями, посмотрела на трубку в руке Иосифа и нахмурилась.
— Иосиф Виссарионович, вы опять курили? Ну как же так?
— Что вы, Надежда Константиновна, — Иосиф заговорщицки подмигнул Алеше. — Трубка потухла. Я ее по привычке держу. Знаете, чтобы руки чем-нибудь занять. — Поправляйтесь, — повторил Иосиф и снова подмигнул Алеше, словно мрачная ирония этой фразы была понятна только им двоим.
* * *
Алеша проснулся внезапно, сразу. Он ощутил ее присутствие еще до того, как увидел, до того, как почувствовал ее пьянящий запах. И даже храп Пирогова, доносившийся с другого конца комнаты, не мог сбить его с толку.
— Ну же! — тихо прошептала она. — Поцелуй меня!
— Зачем? — услышал Алеша свой голос.
— Глупенький. Для чего, по-твоему, целуют женщин?
Она взяла руку Алеши и положила себе на грудь. Алеша ощутил под пальцами теплую, бархатистую кожу.
— На вас нет одежды? — проговорил он.
— Конечно, нет.
— Но зачем вы ее… сняли?
Нина тихо засмеялась в темноте.
— Тебе не нравится? Помнится, днем ты нарочно подглядывал в щелку, а теперь недоволен.
— Я…
— Помолчи. Просто лежи. Я все сделаю сама.
Она стала целовать Алешу в грудь своими мягкими губами. На Алешу накатила сладостная истома. Он задрожал.
— Вы не должны… — проговорил он. — У вас ведь муж…
— Но я хочу, — сказала она хриплым голосом. — А если я чего-то хочу — я это беру. И тебя возьму, потому что…
