– Четверть часа назад покинул префектуру. Об этом позаботился его адвокат. Но он остается под нашим наблюдением. Мне…
– Надо, чтобы вы с Ривалем находились в отеле в полной готовности. Возможно, вы мне понадобитесь.
– Где вы находитесь?
– В Ле-Пульдю.
– В Ле-Пульдю?
– Да, в перелеске недалеко от «Буфета». Он, между прочим, здесь был.
– Я не совсем вас понял.
– Мы нашли картину, Кадег.
– Что?
От волнения Кадег почти кричал.
– Мы только что нашли картину.
– Где?
– В каком-то вонючем сарае.
– В сарае? Гогена?
– Именно так.
– Вы уверены, что это подлинник?
– Кадег, я хочу, чтобы вы немедленно ехали в «Сентраль» и присоединились к Ривалю. Риваль уже привез в отель мадам Кассель. Между прочим, картина у него в багажнике.
– Мадам Кассель?
– Она предварительно удостоверила подлинность картины.
– И что вы теперь делаете?
– Жду, когда за картиной кто-нибудь приедет.
Наступило довольно долгое молчание.
– Вы знаете, кто это?
– Могу только догадываться. Ждите с Ривалем в отеле. И самое главное: никто не должен знать, что мы нашли картину.
– Но…
Дюпен отключился.
Стояла невыносимая жара – не меньше тридцати градусов, как на юге. Бретань накрыла волна горячего воздуха. Завтра все газеты раструбят об этой сенсации аршинными заголовками. Лесок, в котором прятался Дюпен, был невелик, не больше ста метров, – типичный бретонский пейзаж. Раньше Дюпен представлял себе Бретань как заповедник густых бесконечных буковых и дубовых лесов. Но в действительности Бретань – которая в Средние века была на самом деле покрыта густыми лесами – в результате вырубок и корчевок стала теперь самым бедным лесами районом Франции.
Ждать, видимо, придется долго. Потом надо будет оформлять кучу бумаг и писать бесконечные рапорты. Дюпен думал об этом без всякого удовольствия. Правильно ли он действует? Ему хотелось, чтобы все это скорее осталось позади – ведь у всего на свете бывает конец, не так ли? Больше его сейчас ничего не интересовало.
Было четверть шестого. Дюпен просидел в засаде уже больше четырех часов. Как он ненавидел это вынужденное бездействие.
Чтобы скоротать время, он принялся мерить шагами лесок из конца в конец. Ему казалось, что за это время он выучил все деревья, все кусты ежевики и персонально познакомился с каждым папоротником. От скуки он принялся считать, сколько в лесу дубов, лиственниц, буков и каштанов. Интересно, что больше всего было дубов. Потом он стал выискивать самые высокие папоротники. Пересчитав папоротники, он принялся за подсчет деревьев, гуще других оплетенных омелой. Дюпен очень любил омелу. Он трижды звонил Нольвенн, и каждый раз у него для этого находились какие-то веские причины. От звонка до звонка проходило не больше десяти минут, но Нольвенн знала, как Дюпен ненавидит ждать. Он коротко обрисовал ей положение, и она не стала задавать ему лишних вопросов. Она ничего не сказала ему о звонках Локмарьякера и о других не менее неотложных делах. Правда, она напомнила Дюпену, что неплохо было бы позвонить сестре. Между тем до самого Дюпена уже пытались дозвониться раз десять. Он смотрел на номера и не отвечал. Он нажал кнопку ответа только один раз, отреагировав на четвертый по счету звонок Регласа, и то только из-за угрызений совести. К тому же кто знает, может быть, Реглас сообщит что-нибудь новое. Криминалист был просто вне себя. Поведение Дюпена он считал оскорблением и бойкотом его важной работы. Но Дюпена она так мало интересовала, что он даже не разозлился. Правда, у него не возникло ни малейшего желания посвящать Регласа в открывшиеся обстоятельства. Эксперт в нескольких словах сухо сообщил, что поиски отпечатков пальцев на копии из музея никаких результатов не дали, а что касается следов на скале, то «есть указания на присутствие второго человека, следы которого не удается надежно идентифицировать». Короче, Реглас не сообщил ничего нового.
Дюпена мучил голод, а еще больше – жажда. Жаль, что, выезжая сюда, он не позаботился ни о еде, ни о питье. Правда, в бардачке лежала бутылка минеральной воды, но что от нее толку, если он не может подойти к машине. Надо вызвать Риваля. Подумав, Дюпен решил, что делать этого все же не стоит. Лучше, пожалуй, действительно позвонить сестре.
Он снова взял в руку телефон.
– Лу?
– Это ты?
– Да.
– Ты уже арестовал злодея?
– Что?
Она рассмеялась.
– Нольвенн позавчера сказала мне, что ты звонила. Чем занимаешься?
– Ты где-то кого-то ждешь? Я права?
– Я…
– Ты всегда звонишь, когда где-то сидишь и кого-то ждешь.
В голосе Лу не было раздражения, но она была права.
– А я сижу на крыше в Кирбажу. Мы только что закончили. На улице почти сорок градусов, но домик получился забавный, хотя повозиться с ним пришлось много.
Семь лет назад его сестра вместе с Марком переехала в Пиренеи, в какое-то невообразимое захолустье недалеко от Перпиньяна, главными достопримечательностями которого были обилие вина, оливок, величественные развалины карфагенской крепости и две старинные каменоломни. Сестра была на три года младше Дюпена, работала профессиональным архитектором и столяром-любителем – строила замысловатые деревянные дома. Они сберегают энергию. Дюпен нежно любил сестру, хотя виделся с ней редко, да и по телефону разговаривал не намного чаще.
– Да, я тут занят одним делом и действительно жду.
– Дело трудное?
– Да.
Кажется, она ничего не знала.
– Да, дело запутанное. Два трупа и подлинный Гоген.
– Подлинный Гоген?
– Да, неизвестный Гоген – вероятно, самая значительная его картина. Почитай «Фигаро».
– Ни в коем случае! – Она рассмеялась. – Но звучит увлекательно, думаю, маме понравится.
Их мать занималась торговлей антиквариатом и была страстной любительницей изобразительного искусства. Дюпен вдруг удивился: собственно, почему не звонит мама? Этот случай ей, без сомнения, должен понравиться.
– Не хочешь на следующие выходные съездить в Париж, навестить маму?
Анна Дюпен не ездила в провинцию принципиально. Дети всегда приезжали к ней в Париж.
– Боюсь, не сумею выбраться. Но посмотрим.
Дюпен не испытывал никакого желания ехать в столицу. Кроме того, в эти выходные будет день рождения у тети – которую он не выносил на дух, – одной из сестер матери, высокомерной парижанки в худшем смысле этого слова. Ему придется весь вечер выслушивать притворное сочувствие по поводу того, что ему теперь приходится прозябать в глухой провинции.
