– Он получил поручение спрятать и продать картину уже в ту ночь, когда ему позвонила Катрин Пеннек? – Тон Локмарьякера был вызывающе деловым.
– Он? Нет.
– Вот видите.
– Но на следующий день…
– На следующий день мадам Пеннек узнала, что никакого изменения завещания не было: Пьер-Луи Пеннек уже не мог распорядиться судьбой картины. Она уже знала, что картина принадлежит ей. Андре Пеннек увиделся с Катрин и Луаком Пеннек после оглашения завещания. Он приехал в Понт-Авен только утром.
– Однако это… Он же знал…
Дюпен осекся. Он этого не просчитал, и в этом заключалась его главная ошибка. Надо было подумать об этом заранее. Да, ведь он знал, что именно так все происходит в подобных случаях. Но именно поэтому он стал полицейским. Как бы наивно и выспренне это ни звучало, он, Дюпен, был органически неспособен терпеть, когда кто-то, совершив преступление, выходил сухим из воды.
– Это грязный обман, и вы прекрасно это знаете.
Локмарьякер словно не заметил реплики Дюпена.
– Мадам Пеннек не знала точно, имело ли место изменение завещания. Во всяком случае, ее муж решил, что завещание изменено, во время ссоры с отцом в тот злосчастный вечер. Но это была весьма эмоционально насыщенная ситуация.
– Как прикажете вас понимать, господин префект?
– Понимать надо так: Катрин Пеннек будет единственной, кому, как мне кажется, следует предъявить обвинение в убийстве ее мужа, если, конечно, она не сумеет это официально опровергнуть.
Дюпен открыл было рот, чтобы энергично запротестовать, но в последний момент передумал, проявив недюжинное самообладание. Вот, значит, какова будет официальная версия.
– Думаю, Андре Пеннек хотел помочь разрешить эту, как вы сами выразились, трагическую семейную ситуацию. Требуется ведь время, чтобы прийти в себя после такого потрясения.
– «Хотел помочь»? Вы говорите, «хотел помочь»?
Дюпен дважды беспомощно повторил эти слова.
Но Локмарьякер снова не обратил внимания на реплику Дюпена.
– Да, и еще этот Бовуа, этот председатель Общества любителей живописи. По-моему, очень тертый калач. Надо его серьезно пощупать, очень серьезно.
Дюпен не верил своим ушам. Бовуа, стало быть, еще один кандидат на побитие камнями? Сам комиссар считал Бовуа противным типом, самовлюбленным тщеславным Нарциссом. Он готов – точнее, почти готов – идти по трупам, а профессия давно научила Дюпена понимать важность этого «почти».
– Бовуа – мелкая рыбешка. В этом деле его роль абсолютно ничтожна.
Эта фраза нелегко далась Дюпену. Он произнес ее вопреки своим чувствам. Но его чувства в отношении той комедии, которую сейчас разыгрывал Локмарьякер, были еще сильнее.
– Но вы же сами препроводили его в префектуру при весьма спорных обстоятельствах. В этом деле мы зашли очень, очень далеко. Вы же понимали, что отнюдь не все зависит от нас. Я, естественно, вас поддержал.
Дюпен был не в состоянии продолжать этот разговор. Надо найти другой способ. Он сделал неимоверное усилие, чтобы закончить эту содержательную беседу.
– Как вы сказали, этот случай на поверку оказался не таким уж сложным, господин префект. И самое важное: дело раскрыто.
– Ну вот и славно! Я поздравляю вас, господин комиссар. Это была отличная работа.
Префект негромко заговорщически рассмеялся.
– Мадам Пеннек станет самой состоятельной заключенной, когда-либо попавшей во французскую тюрьму, если, конечно, не считать Людовика Шестнадцатого…
Локмарьякер посчитал эту остроту хорошим завершением разговора.
– Да, я с вами согласен, господин префект. Всего хорошего.
– Я с удовольствием…
Дюпен промолчал.
Нет, он не стал нагнетать обстановку. Он не нагрубил префекту, он просто закончил разговор и отключился.
К тому же ему в голову пришла одна мысль. Лицо его сразу просветлело. За последний год он успел подружиться с одной журналисткой из «Уэст-Франс» и даже время от времени вел с ней «доверительные» разговоры. Журналистку звали Лилу Бреваль. Возможно, она что-нибудь накопает по этому делу из своих «секретных источников». Какой-нибудь компромат на Андре Пеннека. Дюпен пока не знал, изменит ли это что-нибудь, но попробовать стоило. Пресса обожает такие вещи. У Пеннека наверняка есть враги, и они не преминут этим воспользоваться.
Между тем Дюпен въехал на третий из пяти круговых перекрестков Конкарно, расположенный сразу за высоким мостом. Здесь он свернул налево и поехал по улице, ведущей к морскому порту. Сегодня вечером поездка показалась ему бесконечно долгой. Весь регион, казалось, был на ногах. Так было всегда в дни фестиваля. Уже от перекрестка был слышен отдаленный приглушенный шум – в городе гремели литавры. Только сейчас до комиссара дошло, что припарковать машину ему будет негде – весь центр был перекрыт. Придется обогнуть Конкарно и въехать в город с другой стороны, чтобы подобраться к дому. Но объезжать город Дюпену не хотелось, и он решил поставить машину в грузовом порту, где швартовались большие рыболовецкие суда и находились верфи. Оттуда он по набережной пешком дойдет до дома. Машину он заберет завтра утром.
Грузовой порт был лишен всякого намека на красочную живописность. Конкарно располагал значительным рыболовецким флотом, промышлявшим на всех морях и океанах. Здесь стояли не романтические лодочки прибрежных рыбаков, а высокотехнологичные суда, которые ценились бретонцами за то, что им не приходилось вылавливать рыбу, как японцам, донными тралами. Здесь стояли мощные суда с огромными кранами, предназначенными для работы в открытом море и бурном океане. Отец Веро работал тридцать лет на одном из таких судов, и Дюпен слышал от него множество рассказов об опасных морских приключениях. Старик за время плаваний повидал мир. Здесь все – портовые сооружения, здания, машины, конструкции – было сугубо функциональным. Дюпен любил этот грузовой порт так же, как историческую гавань, расположенную немного дальше. Это была идиллическая пристань, к причалам которой ставили свои деревянные лодки местные рыбаки.
Здесь действительно нашлось место для парковки, несмотря на то что многие гости фестиваля проявили такую же смекалку, как и Дюпен. Он поставил машину у самой воды. Здесь в отличие от Понт-Авена дул легкий вечерний бриз. Дюпен вдохнул его запах: соль, водоросли, йод. Один вдох изменил все.
Дюпен не торопясь пошел по набережной. О глупом телефонном разговоре с префектом он уже почти забыл. Все это дело казалось ему теперь каким-то дурным сном, хотя он и понимал, что заниматься им придется еще долго.
Он вдруг понял, что надо сейчас сделать, и достал из кармана телефон.
– Господин Дюпен?
– Добрый вечер, мадам Кассель.
– Мне пора собираться? Где мы встречаемся?
Дюпен на мгновение опешил, но потом рассмеялся.
