Никто не удивился, когда девица забрюхатела и к Петрову дню разродилась мальцом с кожей, словно прошлогодняя сажа.
Так скорняк Павел нажил себе лютого врага в лице самого посадника, который терпеливо стал дожидаться случая, чтобы сковырнуть негра в Волхов, как поганого истукана. Наверняка он расправился бы с Павлом умело и никто бы даже не догадался, где упокоились его грешные косточки, если бы не оторванный рукав Григория Скуратова-Бельского.
Глянул царский любимец на невиданный доселе лик и подозрительно спросил, кривя губы:
— Божья отметина на тебе или просто мыленной брезгуешь?
— Это он у нас такой по воле божьей, — отвечал за Павла мастер. — Не из северных он краев. Англичанин один наведывался в Великий Новгород да спьяну в корчме позабыл. Вот он пятнадцать годков и живет у меня вместо сына.
— Ишь ты, невидаль какая! — не переставал удивляться Малюта. — А он по-нашему лопочет?
Мастер засмеялся.
— Так он, почитай, всю жизнь здесь пробыл. Матерится не хуже нашего! Но если что и отличает его от русского мужика, так это то, что он слово приворотное знает, — всерьез говорил скорняк. — Вот оттого бабы за ним гужом и бегают. Я тут весной за домом саженцы яблоневые посадил, так он, злодей, когда с девками любился, все до корней переломал! Ну-ка, Павлуша, изрыгни для Григория Лукьяновича проклятие, а то ведь он не поверит, что ты русский.
И Павел с готовностью так крепко ругнулся, что у Малюты запершило в горле.
— Неужно сам такое выдумал? — все более дивился Малюта.
— А то как же! — нахваливал приемыша мастеровой. — Давеча отроки смотр устроили, кто кого переругает. Так наш Павлуша так их матюгнул, что даже стариков изумил.
— Вот что я хочу тебе сказать, скорняк, — сделался вдруг серьезным Малюта Скуратов. — Не место твоему Павлу у тебя в сподручных. В Москву ему нужно ехать, перед государем предстать! Такая диковинка в самый раз для дворца будет. Ну как, Павел, поедешь? Не побоишься государя?
Улыбнулся русский негр и отвечал:
— А девицы во дворце имеются?
— Вот это по-нашему! Вот это ответ! Вижу, что понравишься ты государю! — восторгался Григорий Лукьянович. — А как же без них во дворце?! Предвижу, что в любимцы к государю попадешь.
— А ему деваться более некуда, ежели не уедет, так его посадник, как кота шелудивого, в Волхове утопит. Дщерь его от Павлуши черное дитя понесла, — сообщал скорняк.
— Вот оно что! Будет отчего государю повеселиться. Ты не робей, Павел, хуже уже не будет, а ежели царю по нраву придешься, так он тебя еще и землицей одарит.
Так Черный Павел оказался в Москве.
Государю негр пришелся по нраву — не только своей рожей цвета мокрого чернозема, но еще и тем, что мог обругать матерно любого боярина, крепко уверовав в государеву дружбу. Гоготал он при этом так, что на конюшне лошади в страхе вставали на дыбы, а со стен сыпались фрески.
Павел беззастенчиво поведал Ивану Васильевичу про свое житие в Новгороде, уверенно заявив, что в Великом Граде более девиц не осталось, и во всеуслышание объявил, что на очереди теперь Москва.
Государь увидел в лице Павла достойного соперника.
Суровые бояре, уставя очи в полы, всем своим видом показывали: своих нечестивцев в достатке, а тут еще из-за моря повадились приезжать!
Однако государь на бояр не озирался, и не показывался теперь без Павла даже в Думе, и сажал его не куда-нибудь, а на лавку, впереди самых именитых бояр; разрешал надевать охабень, рукава которого, как у лучших людей, едва не касались земли; поясок у негра был золоченый да с такими сиятельными каменьями, какие не увидеть даже на великокняжеских бармах.
Возвысил царь пришлого, тем самым еще более принизил старых холопов.
Царь держался с Павлом как с равным: хлопал его дружески по плечу, обменялся с ним шапкой и кафтаном и без конца просил рассказать о том, как он досадил новгородскому посаднику.
Возможно, дружба государя и холопа крепла бы и дальше, если бы однажды Иван Васильевич не позвал Павла с собой в мыленку. Глянул государь на обнаженного холопа и помрачнел:
— Эдакое богатство у тебя между ног! Неудивительно, что в Новгороде более девиц не осталось.
Иван Васильевич привык быть первым всюду. Он обладал исполинской силой, какой можно было бы удивлять на ярмарках и многошумных базарах; был искусен в речах и звонок в голосе, его умением петь восторгались не только москвичи, но даже заезжие иноземные купцы, мало смыслящие в церковном песнопении.
А в питии и блуде Иван Васильевич не ведал соперничества вообще!
Государь должен быть велик не только делами, но и телом, не однажды он устраивал дружеское соперничество с боярами, когда зазывал их в баню. По мускульной мощи и ширине кости государь превосходил даже самых крепких из них, а мужское достоинство у него было так велико, что его размерам позавидовал бы и племенной жеребец. И вот сейчас, с интересом осматривая Павла, царь подумал, что черный холоп сумел потеснить его в главном.
— Что верно, то верно, государь, — улыбнулся Павел.
— Неужно твой кутак поболее моего будет? — насупился Иван Васильевич.
— Поболее, — с тонкой ноткой торжества заметил Павел. — Это можно и у бояр спросить.
— Малюта! — выкрикнул государь. — Зови из предбанника бояр, пускай они посмотрят, кто из нас по мужской части главнее будет.
Через несколько минут в парящий едкий жар ступило с десяток нагих лучших людей. Поежились малость бояре от теплоты, огляделись в темноте и узрели голого царя.
— Вот что, думные советники, — величаво начал самодержец. — Я хотел спросить у вас, у кого из нас двоих кутак поболее будет?
Бояре расчесали распаренную на животе грязь, поскребли бритые затылки, а потом старейший из советников, князь Кубенский, неуверенно заговорил:
— Ты, государь, муж видный. И делами велик, и головой светел. Телом тоже тебя господь не обделил, а только супротив Павла ты пожиже будешь. Так… думается, на половину ладони пожиже.
Жестокую правду государь выслушал мужественно.
— Хм, вот оно как.
— У тебя, государь, орудие серьезное, а только им потешные избы тушить. А Павлушкино орудие больше на стенобитный снаряд похоже. Против него ни одна крепость не устоит. Хе-хе-хе!
— А что другие лучшие люди поведают?
— Таких, как ты, государь, бабы любят. Вон какие ручища отрастил! Такими ладонями только баб обжимать, и ноги у тебя как бревна, а только и я хочу сказать, что твой кутак поплоше будет, государь, — поддержал Кубенского другой именитый боярин — Холмский Юрий Михайлович.
А потом, переборов робость, заговорили и другие бояре. Голый государь не так страшен — ни посоха в руках, ни венца на голове, ничем от иного детины не отличишь.
