— А вы, сестры, чего стоите, — прикрикнул владыка на угрюмых инокинь, — или дел у вас более нет? Может, я вместо вас пойду милостыню по базарам собирать? Возьмите кружки и на торг ступайте!
Вечером, перед самой службой, встретив Марию, Григорий сказал:
— Ты вот что, Мария… Нынче ко мне в келью не заходи. Занедужилось мне тяжко. Один хочу побыть.
Мария неожиданно разрыдалась:
— Наслышана я о твоей хворобе! Наблюдала я давеча за тобой, другую ты себе присмотрел!
— Пустое несешь, Мария.
— Пустое, говоришь, а почто тогда на сестру Елену пялишься? Кобель ты старый, хоть рясой укрылся, а из-под нее все равно твой грех видать!
— Не беснуйся! — оборвал ее отец Григорий. — О деле я с сестрой Еленой говорил. Непокорно она себя вести стала. Гордыню свою все показать хочет! Вот я и хотел бы на нее наказание наложить. Завтра ко мне придешь, Мария, вот тогда обо всем и переговорим. А сейчас ступай, божьи дела меня дожидаются.
Исполнив службу, отец Григорий вернулся к себе в келью. Дожидаться владыке пришлось недолго. Стук в дверь застал его, когда он снимал с себя золотую епитрахиль.
— Не заперто, входи, — живо отозвался старец. Елена осторожно перешагнула порог игуменовой кельи, как будто опасалась наступить на невидимые грабли. — Дверь за собой прикрой, дура. Не видишь, что ли, раздет я… засквозить может!
Елена затворила дверь, потом поставила на стол братину с квасом.
— Дуреха! Да не так дверь закрой, а на щеколду! Не ровен час, войдет еще кто.
Григорий, в одних портах и с огромным распятием на волосатой груди, подошел к столу, взял обеими руками братину и сделал несколько больших и судорожных глотков.
— А квасок-то хорош. Ядрен! Так и разжигает аппетит. — Монах осмотрел сестру Елену с головы до ног. Потом утер ладонью волосатый подбородок и бесхитростно поинтересовался: — Знаешь, зачем пришла?
— Ведаю, батюшка, — не поднимая головы, призналась девушка.
— Снимай тогда куколь, не люблю я подолгу ждать. Или тебе помочь?
— Не надо, батюшка, я сама справлюсь, — удивляла монахиня покорностью. — Вот только поначалу прощения у господа попрошу.
Игумен подошел к девушке и жесткими сильными пальцами уцепился за мягкий подбородок. В глазах у монахини он увидел бунт.
— Прощение просить дело нужное, а вот только гордыню подалее должна спрятать, — назидательно советовал Гришка. — Почто ее напоказ выставлять?! Ты со мной не торгуйся, я тебе не купец. Иди в угол к иконам, поговори с ними, может быть, наберешься от святых ума-разума.
Девушка отошла в самый угол кельи, где под потолком на деревянном кресте застыло страдающее тело Спасителя.
— Господь, помилуй меня, не дай свершиться грехопадению. Заступись за невинную душу, не оставь в беде непорочную девку, — шептали губы Елены.
— Помолилась? — спросил Гришка. — А теперь ко мне иди, ласкать меня станешь.
Елена подошла к нему и стала медленно стаскивать через голову куколь. Григорий наблюдал за тем, как обнажаются стройные длинные ноги, маленькая девичья грудь, полные плечи. Ох, хороша девка!
Монахиня сделала несколько шагов босыми ногами и, не оглядываясь на отца Григория, легла на жесткое ложе. Помедлив малость, игумен пристроился рядом…
— Вот ты и бабой стала, — просто объявил Григорий, поглаживая бедра монахини. — Только не реви, не люблю я этого! Все бабы через это прошли — и ничего, не померли! А если это случилось, то не обошлось без провидения господнего! — перекрестил старец грешный лоб.
Однако, вопреки ожиданию, Елена лежала необычайно спокойно. Глаза были сухи, словно дно помертвелого колодца. Низко, едва ли не над самым лицом, завис серый, в мелких трещинах, потолок.
— Как же ты в монахини отважилась пойти? — спросил, словно посочувствовал, Гришка. — Такая девица красная! Тебе бы с молодцом любиться да любиться… А ты в невесты божьи!
— Свадьба у нас с милым бала на Федорин день, а боярин в первую ночь к себе в опочивальню призвал. Мой милый воспротивился и к родителям меня своим отправил. А боярин за самоуправство до смерти его запорол. Не было у нас с ним брачной ночи… не успел он меня познать. А как милого моего не стало, так я в монахини решила уйти.
— Да, — протянул наконец монах. — Куда ни глянь, всюду страдания. Видать, не будет этому конца. Покаяться я хочу перед тобой, сестра… Ты уж прости меня. Мужу не досталась… от боярина пострадала, а здесь, в божьей обители, не убереглась.
— Бог простит, — равнодушно отвечала монахиня. — Пойду я… епитимья у меня.
— Господь с тобой! Снял же я с тебя епитимью! — подивился Гришка.
— А я ее сама на себя наложила, старец. За грех свой тяжкий.
Сестра Елена надела на себя куколь, аккуратно спрятала под платок густые русые волосья и молча оставила келью игумена.
Под самое утро владыка Григорий проснулся от громкого стука в дверь.
— Богохульник! Креста на тебе нет! Почто сестру Елену сгубил! Антихрист ты эдакий! Удавилась из-за тебя инокиня Елена!
«Неужно правда?» — содрогнулся Гришка.
Владыка надел рясу и подошел к двери, которая содрогалась от ударов и грозила сорваться с петель совсем. Было ясно, что от бабьего гнева не спасут даже стены кельи. Он отодвинул щеколду и предстал в проеме, сурово созерцая рассерженных сестриц.
— Во имя Отца, Сына и Святого Ду-у-ухааа! — запел торжественно владыка.
Старицы замерли, вслушиваясь. Монах поднял над головой крест и осенил им вошедших.
— Аллилуйаааа! — пел владыка.
Сестры, враз позабыв про свой гнев, поспешно перекрестились на руку, сжимавшую святой крест. Григорий, разглядев в коридоре среди многих сестер Марию, понял главное — не простит!
— Чего же вы хотели, старицы? — шагнул отец Григорий вперед, вытесняя стариц из тесного проема.
Владыка уже сумел приобрести над монахинями прежнюю власть.
Молчание нарушила сестра Агафья — безобразная окривевшая старица. «Этой сам черт в родню сгодится, — в сердцах подумал Гришка, — наговорит невесть что!»
Монахиня приподняла скорченную клюку, видно, такую же древнюю, как и ее обладательница, и, шамкая беззубым ртом, выдавила из себя проклятие:
— Блуд ты в божьей обители учинил! Антихрист! Мы невесты божьи, а не гарем басурмана. Гореть же тебе в геенне огненной. Девка из-за тебя удавилась! Невинную душу погубил!
— Ежели удавилась, значит, отступница она. Против воли божьей посмела пойти, — не соглашался Гришка. — Господь нам жизнь дает, только он единственный отнять может!
— За свой блуд на церковном суде ответишь! — пригрозила Агафья.
Владыка Григорий вгляделся в сморщенное лицо монахини. Она была маленькая, едва дотягивалась ему до пупа. Гришка видел провалившийся рот, щеки, которые густо покрывали бородавки и мох, и понял, что устами старицы молвила сама судьба.
