— Неужно так хороша?
— Нет слов и описать, Иван Васильевич, ежели бы увидел, так сам бы понял, что не лукавлю.
— Как зовут ее?
— Мария, — вспомнил Одоевский.
— Хм… и эта Мария! Чего-то не везет мне с ними. Да уж ладно, съезжу посмотрю, больно ты меня своим рассказом растравил. Ежели девка и вправду хороша, тогда позабуду твое неудачное сватовство.
— Спасибо, государь, — не сумел сдержать улыбку радости Одоевский.
— Вот что, холоп, — слегка стукнул пятерней по подлокотнику Иван Васильевич, — поедешь сейчас к боярину Нагому в имение и передашь мою государеву волю — снимаю я с него опалу! Пускай стрижет волосья и через три дня ко мне во дворец явится.
Самодержец протянул руку для целования, и князь Одоевский понял, что и в этот раз будет прощен.
Нагой Афанасий Федорович тяжело переживал государеву опалу.
По древнерусскому обычаю, в знак глубочайшей скорби он отрастил длиннющие волосья, которые спадали на широкие плечи боярина седыми сосульками. Величавый и степенный, обретя новое, почти сказочное обличие, он стал походить на волхва, явившегося из далеких былин.
В пятидесяти верстах от Москвы, в лесной глуши, ему оставалось только тешить себя надеждой, что государь вспомнит своего былого слугу и одарит милостями.
В безутешной опале пробегал год за годом, однако из Москвы не было даже весточки. Государь будто похоронил своего верного слугу: не слал скороходов с приглашениями на пир, не посылал со своего стола заветных кусков пирога.
Глава 2
Нагой Афанасий частенько вспоминал веселые времена, когда был приставлен в Посольских избах при иноземных гостях, где пленял их не разумными речами, а огромным количеством выпитой романеи. Знал Иван Васильевич, кого нужно ставить к немецким послам, не каждый из русских хлебосолов способен напоить горделивых наследников римских императоров.
Несмотря на свою удаленность от Москвы, Афанасий никогда не отделял себя от стольного двора и о велико-княжеских тайнах ведал не меньше, чем обитатели дворца. В столицу боярин заезжать не смел, а потому лучших людей, нередко наведывающихся к нему в глухомань, просил напоминать московскому государю о существовании боярина Нагого. То ли гости оставались глухи к просьбам опального слуги, то ли достучаться до ушей государя было непросто, но Иван Васильевич в знак прощения калачей Нагому не отсылал. А когда Афанасий уже смирился с тем, что придется умереть без царского благоволения вдали от московских соборов, совсем неожиданно появился государев гонец.
Скороход уверенно пнул дерзкого дворового пса, который во что бы то ни стало хотел ухватить гостя за сапог, а на лестнице погладил белого кота, приветливо выгнувшего спину.
— Эй, хозяин! Встречай гонца государева! — проорал молодец так истошно, как будто зазывал на гулянье девок.
Голос у детины был звонкий и сильный, он в минуту сумел вывести из забвения боярское имение, взбаламутил здоровым весельем и озорством чистоту лесного бытия, заставил повыглядывать из окон боярышень.
Надев новый охабень, вышел на крыльцо и сам Афанасий Нагой.
— Неужно от государя? — сладостно екнуло сердце у хозяина.
— От самодержца и царя Ивана Васильевича, — звонко отвечал молодец, озоровато посматривая на окна.
— Вспомнил Иван Васильевич своего верного холопа, — растрогался верный слуга, пряча от детины нечаянные слезы. — Чего же говорит государь мой?
— Иван Васильевич снимает с тебя опалу и велит в воскресный день быть во дворце.
— Спасибо тебе, господи, не зря я молился, не напрасно поклоны клал, — крестился боярин. — Дошли мои просьбы до ушей Спасителя. Э-эх, девицы-красавицы, несите все на стол! Гостя нашего дорогого угощать будем.
— Боярин, мне надолго нельзя, во дворце мне до утра следует быть. Служба дожидается, — явно сожалел отрок о том, что не удастся заночевать в гостеприимном доме боярина Нагого.
— Или ты род Нагих не знаешь? — искренне удивился Афанасий. — Не бывало такого, чтобы гость в мой дом явился и на своих ногах ушел. Эй, Прокла-ключница, неси смородиновой настойки, витязя царского угостить хочу.
Принял царский посыльный огромный ковш с вином из рук краснощекой хозяйки и выпил его досуха.
— Крепкое у тебя вино, боярин, — восторженно крякнул добрый молодец, сделав неверный шаг.
— Да разве это вино? Баловство это, а не вино. Забава бабья! Настоящее вино тебя за столом в моем доме дожидается, только для порядка ты еще один махонький ковшик испей. Облагодетельствуй нас, стрелец, уважь, родимый.
— Не бездонная моя утроба, Афанасий Федорович, испитого вина мне на день хватит… да и обратный путь не близок.
— Не ожидал, стрелец. Баба ты или добрый молодец? Неужто второго ковша не в силах одолеть? Эй, девки, несите из погреба рейнского вина, пускай молодец его откушает.
Разное толковали о Нагом, но верно было одно: что от его угощения не способен был увернуться ни один посол.
Девицы рады были услужить государеву вестнику и наперегонки с ковшами в руках бросились к крыльцу.
— А ты выбирай, добрый молодец, у какой девицы ковш принять…
Разбежались у стрельца глаза — не то от выпитого вина, не то от девичьей красы.
Стрелец бережно принял ковш из рук девицы, малость задержав ее пальцы в своих ладонях, а потом огромными глотками справился и с этим угощением.
Затуманилась буйная молодецкая головушка. Сделал шажок отрок и растянулся на ступеньках Красной лестницы.
— Хилый нынче народец пошел, — крякнул с досады Афанасий Нагой. — Где это видано, чтобы русский человек от полведра вина на пол валился! Эй, рынды, погрузите молодца на повозку и свезите в Москву.
Спровадив стрельца, Афанасий Нагой решил подготовиться к воскресному выходу. Некоторое время он изучал свое лицо в осколке зеркала, а потом повелел наголо обрить голову.
Былая опала с ошметками пены валялась на полу, череп сверкал начищенной бляхой, и Афанасий подумал о том, с каким большим удовольствием обнажит голову на московском дворе.
* * *
Государь Иван Васильевич принял боярина ласково, будто не было между ними размолвки длиною в несколько лет. Усадил рядом с собой, шубу подарил бобровую, а потом сказал:
— Далековато ты живешь от моего двора, Афанасий Федорович. А такие верные слуги, как ты, рядышком должны быть, вот потому решил я тебя именьицем пожаловать. Не побрезгуешь, боярин?
— Как возможно такое, Иван Васильевич, от царя я с благодарностью опалу принимал, а пожалование великое и подавно!
— Нуждаюсь я в таких верных слугах, как ты, боярин. Ворогами одними окружен, того и гляди на тот свет спровадят, — ласково заглядывал в глаза холопу царь. — Ты про прежнюю обиду не вспоминай, злые люди оговорили тебя, Афанасий Федорович. Советовали мне живота тебя лишить, уверяли, будто бы ты князю Старицкому на верность присягал. Хотел подсобить ему, чтобы с престола меня спихнуть.
