Не однажды старший сын подступал к царю с просьбой дать ему несколько полков посошной рати, вот тогда он сумеет обуздать жадность шляхтичей, однако всякий раз царевич натыкался на холодный смех: «Тебе ли воеводствовать? Лучше девкам под платья лазай, это у тебя куда лучше получается!»
Последняя ссора случилась неделю назад, тогда Иван Иванович умолял отца дать ему воинство, чтобы выручить Псков, а в случае отказа грозился оторвать от царства большую часть, где и собирался поживать. Огрел Иван Васильевич в ответ по затылку наследника тростью…
— Стало быть, всякие уступки обещает? — переспросил Иван Васильевич, хмуря чело.
— Обещает, государь. Пишет о том, что недолго батюшке на царстве быть. Будто бы ты так одряхлел, что не встаешь с постели, а бояре, собравшись воедино, сажают тебя на горшок по надобности, как чадо несмышленое.
— Хм, ишь ты чего придумал.
В трудный год Иван Васильевич поднимал в свои комнаты из соборов и монастырей чудотворные иконы, которые помогают царю справиться с невзгодами. Сейчас здесь были две главные святыни Руси — Владимирская Божья Матерь и образ Нерукотворного Спаса.
Перекрестился государь. Выдохнул горько. Водицы с чудотворных крестов нужно принести, вот что от лиха может выручить.
— Даже не знаю, как далее продолжать, государь.
— Говори, Афанасий Федорович, не робей, теперича мы с тобой близкая родня.
— Шляхтичи сказывают о том, что царевич Иван Иванович готов пойти даже на отцеубивство, чтобы занять стол царский.
— Вот оно что! — едва ли не радостно восклицал государь. — А мы сейчас у него спросим об этом. Ямщики, готовь сани! В слободу к царевичу Ивану спешим!
Иван Васильевич всегда любил Александровскую слободу, и свою привязанность он передал и царевичу. Особенно красива крепость была в сентябре, окруженная с одной стороны дубовой чащей, с другой — бором. Так и стояли великаны-деревья на страже государева спокойствия. Своей безмятежностью они сокрушали множество злобных духов. А иконы и мощи святых, хранимые в Троицком соборе, делали детинец неприступным совсем.
— Отворяй ворота! — выкрикнул возничий. — Царь-батюшка Иван Васильевич приехал!
— Иван Васильевич пожаловал! Московский государь в крепости! — поднялся переполох во дворе.
Скрипуче отворились ворота. Встречать государя выбежало три десятка стрельцов. Сотник, напуганный небывалой молчаливостью царя, без конца тараторил:
— Батюшка-государь, ты бы гонцов послал, мы бы тебя как следовало встретили. — И, дрожа от страха, добавлял: — Вот радость-то для нас всех какая великая настала!
Иван Васильевич, опираясь на крепкие руки бояр, неторопливо ступал по земле. Не замечая верноподданнических поклонов, он поднялся по Красной лестнице и вошел в палаты. Полы распахнутого кафтана хлестали лбы согнувшейся челяди. Когда государь наконец проходил мимо, холопы облегченно вздыхали, понимая, что «приласкать» их мог и железный посох самодержца.
В Гостиной комнате находилась только Елена. Боярышни, что воробьи при приближении кота, разлетелись по сторонам. Беременная сноха тяжело поднялась с лавки и, насколько позволял огромный живот, поклонилась царю.
— Где сын?! — закричал свекор. — Ванька где?!
— В Постельном покое отдыхает, батюшка, — перепугалась Елена. — Может, мне его покликать?
— Не надо, я до этого мерзавца сам доберусь! — шагнул к выходу Иван Васильевич. — А ты почему перед свекром нагишом шастаешь? — обернулся государь на перепуганную невестку.
— Не нагишом я, батюшка, в сорочке, — робко возражала царевна.
— Думаешь, под сорочкой я твоих титек не вижу?! — насупил брови государь, и глубокая морщина разделила поперек его широкий лоб. — Что за блудливая порода такая эти Шереметьевы? Каждая баба так и норовит перед мужиком голой показаться. А может, тебе моего Ваньки маловато, так ты еще решила и других завлечь?!
— Что ты такое говоришь, царь-батюшка! — возроптала Елена. — Натоплено в комнате, вот и сняла я лишнее платье. А в женские покои мужи не приходят.
— Так ты еще и перечить мне надумала! — вернулся к Елене государь. — Сучье отродье! Все мои жены поганые были, так на них еще и снохи ровняются. Сама блудливая, так еще и чадо таким же уродить хочешь. Будешь знать, что не одно платье надевать на себя полагается, а не менее трех! — с размаху опустил царь Иван посох на плечи невестки. — Три платья пристало носить! Три! — колотил государь Елену.
— Смилостивись, батюшка, пощади! — вопила царевна. — Ради чада не трожь!
Удары приходились по голове, плечам, спине, а государь все никак не мог унять ярость.
— Будешь знать! Подумаешь сначала, прежде чем выставить напоказ задницу!
Елена несмело защищалась, пытаясь руками прикрыть выпирающий живот, но жезл, подобно жалящему аспиду, доставал ее всюду.
Государь не услышал, как на крики жены вбежал взбешенный царевич, и в следующую секунду руки сына крепкими обручами сомкнулись на запястьях Ивана Васильевича.
— Батюшка, что же ты делаешь?! Опомнись!
Захрипел от негодования московский государь:
— На отца руку поднял, ирод!
Собравшись с силами, царь оттолкнул от себя сына, а затем с размаху запустил в Ивана жезлом.
Посох острым концом угодил в висок, вырвав клок кожи, а потом, отскочив, попал в фарфоровый кувшин, разбив его на множество цветных искр.
Иван Иванович стоял мгновение, а потом рухнул лицом на фарфоровые осколки.
Иван Васильевич некоторое время зло посматривал на распластанное тело сына, ожидая, что отрок сейчас поднимется, чтобы продолжать прерванный спор, но царевич лежал неподвижно и молчал.
Ярость на лице отца сменилась недоумением.
— Что же ты лежишь, сынок, поднимайся, — опустился Иван Васильевич на колени, — полно тебе меня пугать. Или ты думаешь, что я мало горя на свете видывал?
Молчал царевич, будто разобиделся на отца, как это не однажды бывало в детстве. А Иван Васильевич гладил безжизненное тело сына, готов был взять его за руку и повести за собой, как в ту далекую пору, когда Ванюша был беспомощен и мал. Государь прижимал голову сына к груди, умолял принять прощение, но царевич оставался нем. А когда московский государь хотел поправить его русую прядь, сбившуюся на самые глаза, то увидел на своей ладони кровь.
— Ааа! — закричал Иван Васильевич. — Господи, как же мне теперь жить?!
— Ааа! — завопила Елена.
— Господи, что же я наделал! Боже, покарай меня! — рыдал в голос царь.
Иван Васильевич обернулся, видно, рассчитывая увидеть божью длань с карающим мечом, но вместо этого разглядел Елену — в ногах у нее лежал младенец, опутанный пуповиной.
Царевич Иван второй день был в беспамятстве. Вечером заблудшая душа вернулась в его тело, и, пробудившись, Иван Иванович посмотрел на склоненную голову государя:
