Поверхность Яузы от лодок и стругов пришла в движение, вода забеспокоилась и белой пеной осела в заводях. Мастеровые били по поверхности реки веслами с такой силой, как будто желали вытрясти из Яузы душу. Они гнали сома в небольшую протоку, где монахи уже расставили огромную сеть, которая ощетинилась иглами и крючками, словно гигантский еж, и способна была подсечь любого зверя, случайно прикоснувшегося к неводу.
Яуза показалась тесной, щуки и судаки резали водную гладь реки, подобно ядрам, вылетевшим из жерла пушки. Несколько раз на поверхности показывались даже трехпудовые белуги, но мастеровых в этот день они не волновали: нужен был сом-убивец, чтобы вырвать из его нутра грешную рыбью душу.
Охота на сома уже шла третий час, и многие стали подумывать о том, что Царь-рыба, подобно оборотню, сумела преодолеть выставленные на ее пути занозистые сети и ушла, как уже не раз бывало, в глубокие воды Москвы-реки. Но неожиданно сеть в одном из протоков дрогнула, потом натянулась, и на поверхности показалась огромная усатая голова сома, чья маленькие круглые глазки злобно посмотрели на взбунтовавшихся холопов, а потом рыба сгинула в омуте, словно она и вправду была дьяволом.
Все были заворожены зрелищем, словно их околдовал злодей-водяной, а потому даже не сразу заприметили, как яростно забилась сеть, как будто в нее вселился бес, затем она натянулась, как будто хотела столкнуть противоположные берега.
Первые, кто справился с оцепенением, были монахи. Вооружившись треногами, они выплыли на лодчонках к самому руслу и, поднимая дюйм за дюймом сеть, стали высматривать злодея. А когда его израненное тело показалось на поверхности, стали пиками добивать рыбу. Сом, запутавшийся в сетях и пришпиленный многими крючьями, казался легкой добычей. Он не двигался, словно был уже мертв. Но вдруг дернулся, ударом хвоста разодрал сеть и величаво нырнул в глубину. Однако уже через минуту рыба показалась на поверхности вновь. Сом в самом деле был царем среди всех рыб, он плыл у самой поверхности, и остатки сети длинной колючей мантией волочились следом. Сом торчащими из тела крючками, подобно искусному рыбаку, цеплял на своем пути рыбу поменьше — плотву, лещей; ловил щук, запутавшихся в ячейках сети; не пропускал стремительных судаков, а потом, как государь в окружении многочисленной свиты, поплыл вниз по Яузе.
— Коли! — раздавалось с правого берега.
— Руби! — вдогонку кричали отроки с левого брега.
И монахи с сыромятниками, объединившись в одну рать, с остервенением колотили выплывшего на поверхность сома, как будто рыба была воплощением злого духа. А когда у рыбины уже не хватало сил, чтобы нырнуть в мутную глубину, монахи подцепили сома баграми и, силясь, выволокли громадину на берег.
Сом был очень велик.
Его огромное тело было покрыто множеством свежих ран, кое-где видны были заросшие старые шрамы, он напоминал воина, решившего отдохнуть на берегу реки после праведных ратных дел. Круглые, словно бусинки, глаза были устремлены на обступившую его толпу и взирали с мудростью ветерана, доживающего последние дни.
— Что с супостатом-то будем делать? — недоумевали сыромятники.
— Не есть ведь его, если от сома мертвечиной за версту прет! — ответили монахи. — И сосчитать трудно, сколько душ безвинных сгубил.
— И то верно, кто же его есть станет после того, что он в округе учинил?
Хотя велик был соблазн разрезать рыбину на множество лакомых кусков да и накормить ею весь город.
Последнее слово изрек игумен:
— Сом этот — порождение дьявола! — перстом ткнул старец себе под ноги, где, по его пониманию, находились котлы с кипящей смолой и стонали от боли грешники. — А значит, и расправиться с ним нужно, как с колдуном.
Сом был так велик, что не умещался на двух телегах, подогнали монахи третью повозку и загрузили рыбину. Согнулись оси под тяжестью; но сумели выдержать небывалую ношу, а потом осторожно повезли рыбу в сторону Красной площади.
Зрелище было небывалое и сумело собрать такое количество народу, какое не всякий раз является даже на казнь. Да и виданное ли дело, чтобы рыбину чести лишали!
Сома погрузили на эшафот, огромную голову укрепили на колоде, а длинный хвост, свесившись, едва не касался голов собравшихся.
Глашатай зачитал указ.
Из прочитанного следовало, что рыбина была воплощением едва ли не всех грехов рода людского, а потому полагалось предать ее позорной казни. Никита-палач, вооружившись огромным топором, трижды пытался перерубить голову рыбе. Но она, словно призвав в помощь все бесовские силы, умело сопротивлялась наточенной стали, которая после каждого раза вязла в массивных хрящах, а над площадью раздавалось размеренное:
— Тук! Тук! Тук!
А когда наконец голова отделилась от туловища, брызнув во все стороны ошметками рыбьего мяса, мужики, стоявшие в первых рядах, могли поклясться, что из нутра сома на помост брызнула черная дьявольская кровь.
С рыбой обращались как со зловредным колдуном: священник прочитал очистительную молитву; дьяки окропили поруганное место святой водой; Никита поплевал во все стороны, чтобы отогнать злых духов, а потом заплечных дел мастера обложили рыбину валежником и подожгли.
Только смердящий дух разошелся по площади.
Часть пятая
Глава 1
Государя не было в Москве.
Москвичи знали, что он чудит в пригородах, разъезжая с опришниками по вотчинам бояр, без конца высматривает себе невесту. Однако, как и подобало, каждый день священники начинали службу с восхваления самодержца и великого князя всея Руси, как будто Иван Васильевич находился не за сотни верст от своей вотчины, а прилежно прозябал во дворце в окружении заботливой и радивой челяди.
Только иной раз добежит до Москвы весть, словно волна от брошенного в воду камня, что будто бы государь едва не женился на вдовой попадье и на Пасху вместе с поцелуем наградил ее перстнем Анастасии Романовны или в Вологде будто бы приглянулась государю молоденькая монашка и он, презрев царское одеяние, лазил к старице, запросто преодолевая пятиаршинный забор.
Чаще эта волна разбивалась о берег недоверия, слишком разное толковали о русском государе, и где здесь был лукавый вымысел, а где правда, не сумели бы разобраться даже ближние бояре. И если бы пришла весть о том, что государь надумал растворить кровь Рюриковичей в «черных людях», они восприняли бы это известие так же беспристрастно, как и слухи о том, что Иван Васильевич надумал ожениться на английской королеве.
Царь по-прежнему был любим, и холостяцкие затеи Ивана Васильевича народ воспринимал едва ли не за безвинные забавы великовозрастного детины. Никакая шелуха клеветы не могла налипнуть на светлый лик государя, и появление Ивана Васильевича в Москве челядь воспринимала как большое событие: били в колокола, жгли костры и стучали в барабаны.
Государь оставался в Москве ненадолго: отстоит дневную службу, а к обедне опять в дорогу. Не любил он Стольную, которая, как злая мачеха, не способна была пожалеть и приголубить пасынка. Дальние вотчины были русскому государю куда милее, чем убранство каменных палат.
