– Парочку преступников, чей арест станет для тебя триумфом.
– Можно поподробнее?
– Нет. Но ты получишь адрес и время, если пообещаешь, что возьмешь с собой только одного человека. Мою коллегу Кари Адель.
На мгновение в трубке воцарилась тишина.
– Ты пытаешься меня обмануть, Симон?
– Разве я когда-нибудь так поступал? Помни, ты можешь многое выиграть. Или, точнее, ты сильно проиграешь, если позволишь этим личностям улизнуть.
– Обещаешь, что это не ловушка?
– Да. Думаешь, я позволю чему-нибудь случиться с Кари?
Пауза.
– Нет. Нет, так ты бы никогда не поступил, Симон.
– Вот поэтому-то я и не стал начальником полиции.
– Смешно. Когда и где?
– Пятнадцать минут восьмого. Набережная Акер-Брюгге, дом восемьдесят шесть. До встречи.
Симон открыл боковое окно, выбросил телефон и проследил, как он упал за забор соседа. Вдалеке раздались сирены пожарных машин.
Потом он включил передачу и нажал на газ.
Симон ехал на запад. У Сместада он свернул к Хольменколлосену и стал пробираться туда, где у него всегда появлялось чувство ясности.
«Хонду» уже давно убрали с обзорной площадки, и криминалисты завершили свою работу, ведь это место не было местом преступления.
Во всяком случае, не было местом совершения убийства.
Симон припарковал машину так, чтобы видеть фьорд и закат.
Постепенно темнело, и Осло все больше и больше походил на затухающий костер с пульсирующими красными и желтыми огоньками. Симон расстегнул пальто и откинул назад сиденье. Надо попытаться заснуть. Завтра ему предстоит великий день.
Величайший.
Если им повезет.
– Примерь вот это, – сказала Марта, протягивая парнишке пиджак.
Он был относительным новичком, раньше она видела его здесь всего один раз. Лет двадцать, наверное, и ему повезет, если он доживет до двадцати пяти. По крайней мере, так утверждали принимавшие его сотрудники «Илы».
– Прекрасно, тебе подходит! – улыбнулась она. – Может, вот с этим?
Марта протянула ему почти не ношенные джинсы. Она заметила, что позади нее кто-то стоит, и повернулась. Наверное, он прошел через кафе и какое-то время стоял в дверях склада одежды и смотрел на нее. Костюм и повязка на голове делали его довольно приметным, но Марта не обратила на это внимания.
Все, что она видела, – это призывный отчаянный взгляд.
Она не хотела его. Она хотела его.
Ларс Гилберг ворочался в новехоньком спальнике. Продавец в спортивном магазине скептически посмотрел на его тысячекроновую купюру, но потом принял ее и выдал Гилбергу это чудо. Ларс поморгал.
– Ты вернулся, – заключил он. – Господи, в индусы заделался?
Его голос отдавался коротким громким эхом от опор моста.
– Возможно, – улыбнулся парень и, дрожа, присел на корточки рядом с ним. – Мне нужно где-то переночевать сегодня.
– Пожалуйста. Хотя, судя по всему, у тебя есть деньги на гостиницу.
– Там меня найдут.
– Здесь полно места и никакой слежки.
– Можно одолжить у тебя газеты? Конечно, если ты их уже прочитал.
Гилберг захихикал:
– Можешь одолжить старый спальник, я использую его как матрац. – Он вытащил из-под себя дырявый грязный спальный мешок. – Или знаешь что? Ты можешь взять новый, а я сегодня посплю в старом. В старом, как бы это сказать, слишком много меня.
– Уверен?
– Ага, старый спальник скучает по мне, точно.
– Большое спасибо, Ларс.
Ларс Гилберг только улыбнулся в ответ.
А когда он улегся, то ощутил прилив тепла, исходящего не от спального мешка. Оно исходило изнутри.
По коридору словно вздох пронесся, когда все двери камер в Гостюрьме одновременно закрылись на вечер и ночь.
Йоханнес Халден сел в кровати. Что бы он ни делал – сидел, лежал или стоял, – боли не покидали его. И он знал, что они не кончатся, а с каждым днем будут только усиливаться. Сейчас болезнь была уже видна. Вдобавок к раку легких у него появилась опухоль в паху, выросшая до размеров мячика для гольфа.
Арильд Франк сдержал свое обещание. В наказание за то, что он помог парню сбежать, Йоханнес будет съеден раком без медицинской помощи и обезболивающих. Возможно, Франк отправит его в медчасть, когда посчитает, что Халден достаточно настрадался и может в любой момент умереть, просто для того, чтобы не писать в годовом отчете о смертельном случае в камере.
Было очень тихо. Камеры слежения и тишина. Раньше после отбоя по коридорам прохаживались надзиратели, и звук их шагов успокаивал. В тюрьме Уллерсму один из надзирателей, пожилой религиозный Ховельсму, обычно напевал при ходьбе. Он пел глубоким баритоном старые псалмы. О лучшей колыбельной заключенный на длительный срок и мечтать не мог, даже отъявленные психопаты прекращали орать, когда слышали приближение Ховельсму. Йоханнесу хотелось, чтобы Ховельсму оказался сейчас здесь. И ему хотелось, чтобы здесь оказался парень. Но он не мог жаловаться. Парень дал ему то, что он хотел. Прощение. И колыбельную в придачу.
Он рассмотрел шприц на свет.
Колыбельная.
Парень сказал, что получил его в Библии от тюремного священника, преподобного Пера Воллана, да упокоится его неприкаянная душа с миром, и что в шприце самый чистый героин, какой можно достать в Осло. И показал, что делать, когда наступит время.
Йоханнес приложил острие шприца к руке, поверх толстой синей вены и, дрожа, сделал вздох.
Ну вот и все, это была жизнь. Жизнь, которая могла бы стать совсем другой, если бы он не согласился взять с собой два мешка из порта Сонгкла. Удивительно. А согласился бы он сегодня? Нет. Но тот, кем он был тогда, согласился. И соглашался раз за разом. Так что по-другому быть не могло.
Он прижал острие к коже и вздрогнул, когда увидел, как кожа поддалась, прокололась и впустила в себя иглу. Потом он ровно и спокойно нажал на поршень. Надо ввести все до конца, это важно.
Первым делом у него пропали боли. Как по мановению волшебной палочки.
А потом началось другое.
И он понял, о чем они без конца говорили. Рывок. Свободное падение. Объятия. Неужели это все время было так просто, на расстоянии всего одного укола? И она была на расстоянии одного укола. Потому что она была сейчас здесь, в шелковом платье, с блестящими черными волосами и миндальными глазами. И ласковый голос нашептывал сложные английские слова мягкими малиновыми губами. Йоханнес Халден закрыл глаза и сжался в комок на кровати.
