– Здравствуй, Сонни. Слышал, ты был в изоляторе. Как дела?
Сонни пожал плечами.
– У тебя хороший левый джеб
[5]
, парень. – Йоханнес осклабился и указал на дыру рядом с передними зубами.
– Надеюсь, ты сможешь меня простить.
Йоханнес сглотнул:
– Прощение нужно мне, Сонни.
Они стояли и смотрели друг на друга. Йоханнес заметил, как Сонни украдкой оглядывает коридор. Он ждал.
– Ты мог бы сбежать за меня, Йоханнес?
Йоханнес задумался, перебирая в голове эти слова в надежде увидеть в них смысл, а потом спросил:
– Что ты имеешь в виду? Я не собираюсь бежать. К тому же бежать мне некуда, меня моментально поймают и приведут обратно.
Сонни не отвечал, но во взгляде его сквозило полное отчаяние, и тут Йоханнеса озарило:
– Ты хочешь… ты хочешь, чтобы я выбрался отсюда и добыл тебе дозу?
Сонни по-прежнему не отвечал, глядя в глаза старику диким, яростным взглядом. Бедный мальчишка, подумал Йоханнес. Чертов героин.
– Почему ты обратился именно ко мне?
– Потому что ты единственный, у кого есть доступ в контрольное помещение, и ты можешь это сделать.
– Нет, я единственный, у кого есть доступ в контрольное помещение, и я знаю, что это сделать невозможно. Двери можно открыть только пальцем, отпечаток которого есть в компьютерной базе. А моего отпечатка там нет, милый мой. И он туда не попадет, если я не получу резолюцию на заявлении в четырех экземплярах. Я видел…
– Все двери можно закрыть и открыть из контрольного помещения.
Йоханнес покачал головой и огляделся, удостоверившись, что в коридоре, кроме них двоих, по-прежнему никого нет.
– Даже если выйти из здания, у выезда с парковки сидит охранник. Он проверяет документы у всех, кто входит и выходит.
– Абсолютно у всех?
– Да. За исключением времени смены дежурных утром, днем и вечером, тогда знакомые машины и лица пропускают без проверки.
– И возможно, людей в форме надзирателей?
– Наверняка.
– А что, если ты раздобудешь себе форму надзирателя и сбежишь в пересменку?
Йоханнес коснулся подбородка большим и указательным пальцем. Челюсть все еще побаливала.
– А где я возьму форму?
– В шкафчике Сёренсена в раздевалке. Ты легко взломаешь его отверткой.
Сёренсен, один из надзирателей, второй месяц сидел на больничном. Нервный срыв. Йоханнес знал, что сейчас это называется как-то иначе, но смысл тот же: чертов клубок чувств. Он испытал это на себе.
Йоханнес покачал головой:
– В пересменку там полно других надзирателей, они меня узнают.
– Измени внешность.
Йоханнес рассмеялся:
– И чем же я, старик, буду угрожать надзирателям?
Сонни поднял длинную белую рубаху и выудил из кармана брюк пачку сигарет. Он зажал сигарету пересохшими губами и чиркнул зажигалкой. Зажигалка имела форму пистолета. Йоханнес медленно кивнул:.
– Дело не в наркотиках. Ты хочешь, чтобы на свободе я сделал что-то другое, так ведь?
Сонни втянул пламя зажигалки в сигарету и выпустил дым. Он плотно зажмурил глаза.
– Сделаешь? – Этот теплый, мягкий голос.
– Ты отпустишь мне грехи? – спросил Йоханнес.
Арильд Франк заметил их, когда поворачивал за угол. Сонни Лофтхус положил руку на лоб Йоханнеса, стоявшего перед ним с опущенной головой и закрытыми глазами. Они были похожи на двух хреновых гомиков. Он видел их на мониторе в контрольном помещении, они стояли в коридоре и разговаривали. Иногда он жалел, что микрофоны установлены не во всех камерах, потому что по бдительным взглядам заключенных он видел, что они беседуют не о лотерейном билете. Потом Сонни вынул что-то из кармана. Он стоял спиной к камере, так что невозможно было сказать, что именно, но потом Франк увидел поднимающийся у него над головой табачный дым.
– Эй! Попрошу не курить в моей тюрьме, спасибо!
Седая голова Йоханнеса вскинулась вверх, рука Сонни упала вниз.
Франк подошел к ним, указывая большим пальцем себе за спину:
– Иди вымой что-нибудь, Халден.
Франк подождал, пока старик отойдет на достаточное расстояние.
– О чем вы говорили?
Сонни пожал плечами.
– Ах да, ты же давал подписку о неразглашении. – Арильд Франк засмеялся лающим смехом. Звук его смеха метался от стены к стене в коридоре. – Ну что, Сонни, ты передумал?
Молодой человек затушил сигарету о пачку, убрал и то и другое в карман и почесал руку.
– Чешется?
Парень не ответил.
– Мне кажется, есть вещи похуже чесотки. Есть вещи и похуже ломки. Слышал о заключенном из сто двадцать первой? Думают, что он повесился на крючке от светильника. Но, отбросив от себя стул, пожалел о том, что сделал, и поэтому расцарапал себе горло. Как же его звали? Гомес? Диас? Он работал на Нестора. Были опасения, не стукач ли он. Никаких доказательств, только обеспокоенность. И этого оказалось достаточно. Ну разве не странно, лежа на койке посреди ночи, думать о том, что ты сейчас в тюрьме и больше всего боишься того, что дверь в твою камеру не заперта? Что кто-то в контрольном помещении одним нажатием кнопки позаботился о том, чтобы доступ к тебе получила целая тюрьма убийц?
Сонни склонил голову. Но Франк заметил у него на лбу капли пота. Парень образумится. Франк не любил, когда заключенные умирали в камерах его тюрьмы, от этого у кого-то всегда ползли вверх брови, вне зависимости от того, насколько правдоподобно все выглядело.
– Да.
Это прозвучало так тихо, что Франк автоматически нагнулся вперед.
– Да? – повторил он.
– Завтра. Вы получите признание завтра.
Франк сложил руки на груди и покачался на каблуках.
– Хорошо. Тогда завтра утром я привезу господина Харнеса. И на этот раз никаких чудачеств. А когда будешь ложиться спать, посмотри внимательно на крючок от светильника на потолке. Понятно?
Парень поднял голову и встретился взглядом с помощником начальника тюрьмы. Франк давно уже отверг утверждение, что глаза – это зеркало души: он видел слишком много честнейших глаз заключенных, которые изливали потоки лжи. Кроме того, само выражение было странным. Зеркало души? Логически это означало, что, глядя в глаза другому, человек видит свою собственную душу. Возможно. Неужели поэтому ему так неприятно встречаться взглядом с этим мальчишкой?
