– Ее больше нет в живых, – прервал ее Стиг. – А такие красивые вещи должны носить живые.
Марта смущенно заморгала, а потом сообразила:
– Они были… они принадлежали… – Она подняла на него глаза, полуслепые от слез. – Твоей маме.
Она закрыла глаза и почувствовала его дыхание на своем лице, его руку на щеке, шее, затылке. Свою свободную руку она положила ему на бок, пытаясь оттолкнуть его, притянуть его. Они целовались уже давным-давно, она это знала. Раз сто, не меньше, с момента первой встречи. Но когда губы их встретились, все было по-другому, через ее тело словно прошел разряд электрического тока. Не открывая глаз, она ощущала его мягкие губы, его руки, скользившие вниз по ее спине, колючие волосы на его лице, запах и вкус. Она хотела его, хотела его всего. Но это прикосновение пробудило ее, вырвав из сладких мечтаний, которым она позволяла себе предаваться, потому что это не грозило никакими последствиями. До этого момента.
– Я не могу, – прошептала Марта дрожащим голосом. – Я должна идти, Стиг.
Он отпустил ее, и она быстро развернулась, отперла дверь и, прежде чем выйти, остановилась:
– Это моя ошибка, Стиг. Мы больше не должны встречаться. Ты понимаешь? Никогда.
Не дожидаясь ответа, она закрыла за собой дверь. Сквозь толщу облаков пробивалось солнце, над черным блестящим асфальтом поднимался пар. Марта вышла во влажную жару.
Маркус смотрел в бинокль. Он увидел женщину. Она быстрым шагом прошла в гараж, завела старый «гольф», на котором они приехали, и выехала. Крыша на машине была по-прежнему опущена. Женщина двигалась так быстро, что ему не удалось как следует поймать ее в фокус, но ему показалось, что она плачет.
Потом он снова направил бинокль на окно кухни и приблизил изображение. Сын стоял и смотрел ей вслед. Руки его были переплетены, челюсти крепко сжаты, а на висках проступили вены, как будто он испытывал боль. И в следующий миг Маркус понял почему. Сын вытянул руки вперед, раскрыл ладони и прижал их к стеклу. Блестящие солнечные лучи отражались от поверхности. В каждой ладони торчало по сережке, и к запястьям стекали два тонких ручейка крови.
Глава 24
В офисном помещении стоял полумрак. Кто-то выключил свет, подумав, что уходит последним, и Симон не стал его включать: летние вечера все еще были достаточно светлыми. К тому же ему выдали новую клавиатуру со светящимися клавишами, так что ему даже не приходилось включать настольную лампу. Один только их этаж офисного здания потреблял около четверти миллиона киловатт-часов в год. Если им удастся снизить это число до двухсот тысяч, они сэкономят средства, которых хватит на покупку двух дополнительных патрульных автомобилей.
Симон продолжил путешествие по сайту клиники Хауэлла, не похожему на сайты многих других частных американских больниц, которые на фотографиях казались пятизвездочными отелями с улыбающимися пациентами. Их сайты пестрели восторженными откликами, а хирурги выглядели как нечто среднее между кинозвездой и пилотом. На сайте этой клиники было всего несколько фотографий, краткая информация о квалификации персонала, отчеты о деятельности, профильные статьи и ссылки на номинатов на Нобелевскую премию. И что важнее всего, процент успешных операций по профилю, требовавшемуся Эльсе. Процент этот был намного выше пятидесяти, но все же не настолько высоким, как надеялся Симон. С другой стороны, он был настолько низким, что Симон в него поверил. На сайте не указывались расценки. Но он их не забыл. Настолько высокие, что он в них поверил.
В темноте он уловил чье-то движение. Это оказалась Кари.
– Пыталась дозвониться до вас дома. Жена сказала, что вы здесь.
– Да.
– Почему вы работаете так поздно?
Симон пожал плечами:
– Когда не можешь прийти домой с хорошими новостями, случается, откладываешь возвращение до последнего.
– Что вы хотите сказать?
Симон отмахнулся:
– Что у тебя?
– Я сделала, как вы просили, перевернула все камни в поисках всех возможных и невозможных связей между убийством Иверсен и тройным убийством. И ничего не нашла.
– Ты, естественно, понимаешь, что это не исключает наличия таких связей, – произнес Симон, продолжая стучать по клавишам.
Кари выдвинула стул и села.
– Мне, во всяком случае, не удалось обнаружить эти связи. А я искала хорошо. И потом я подумала…
– Думать – это нам нравится.
– Может быть, перед нами просто грабитель, увидевший две хорошие возможности: дом Иверсенов и место хранения наркотиков и денег. И во время первого ограбления он усвоил, что, прежде чем убивать, надо заставить человека выдать код от сейфового замка.
Симон оторвался от компьютера:
– Грабитель, застреливший двоих и израсходовавший полкило супербоя рыночной стоимостью в полмиллиона только для того, чтобы убить свою третью жертву?
– Бьёрнстад считает, что это разборка между бандами, способ передать послание конкурентам.
– Банды передают послания, не клея на конверты марки стоимостью в полмиллиона, инспектор Адель.
Кари откинула голову назад и вздохнула:
– Во всяком случае, Агнете Иверсен не имела никакого отношения к наркоторговле и типам вроде Калле Фаррисена, – это, я думаю, можно утверждать с полной уверенностью.
– Но связь есть, – возразил Симон. – Вот чего я не понимаю: мы установили, что он пытается скрыть факт какой-то связи, но мы все равно не можем выяснить, что это за связь. Если эта связь настолько хорошо спрятана, то зачем ему прилагать столько усилий для того, чтобы скрыть, что за обоими преступлениями стоит один и тот же человек?
– Возможно, камуфляж предназначен не для нас, – сказала Кари, зевая.
Она закрыла рот, когда заметила, что Симон смотрит на нее расширенными глазами.
– Ну конечно. Ты права.
– Да?
Симон вскочил и снова сел. Ударил по столу ладонью:
– Он боится не того, что полиция встревожится и обнаружит его. Он боится кого-то другого.
– Потому что думает, что эти другие могут его поймать?
– Да. Или, возможно, он боится, что они насторожатся. Но в то же время… – Симон взялся рукой за подбородок и беззвучно выругался.
– В то же время что?
– Все немного сложнее. Он не пытается скрыться полностью. Убивая Калле таким способом, он, по-видимому, передает послание.
Симон раздраженно откинулся назад, так что спинка стула закачалась. Они сидели и молчали, а темнота вокруг них незаметно сгущалась. Симон первым нарушил тишину:
