– Sic transit, – сказал Куизль и ухмыльнулся. – Господин ученый лекарь, конечно, знает, что это значит.
– Проходит… через… – проговорил отстраненно Симон. И только потом до него дошло. – Через… плиту? – прошептал он и самому себе не поверил.
– Ее, конечно, придется сдвинуть.
Палач принялся стаскивать с плиты неподъемное тело Коппмейера. Он ухватил его за сутану и оттащил на несколько метров за алтарь.
– Здесь уж его никто не потревожит, – проговорил он. – Лишь бы какая-нибудь бабка тут помолиться не вздумала, а то помрет со страха… – Поплевал на ладони. – Ну а теперь за работу.
– Но плита… она же пудов десять весит, – заметил Симон.
– И что? – Куизль поддел плиту гвоздем и приподнял из углубления. После чего схватился за нее обеими руками и начал поднимать, медленно, сантиметр за сантиметром. На шее у него вздулись жилы толщиной в палец. – Если жирный пастор смог ее поднять, то, видимо, не такая уж она и тяжелая, так? – просипел он.
И неподъемная плита с оглушительным грохотом рухнула прямо под ноги Симону.
Магдалена Куизль сидела коленями в окровавленной соломе и прижимала ладони к раздутому и напряженному животу крестьянки Хайнмиллер. Роженица кричала над самым ее ухом, и Магдалена то и дело вздрагивала. Крики продолжались уже несколько часов, хотя для Магдалены они слились в целую вечность. Вчера вечером они со знахаркой Мартой Штехлин пришли в дом Хайнмиллеров, и поначалу роды ожидались самые обычные. Тетки, племянницы, кузины и соседки уже расстелили на полу свежую солому и тростник, нагрели воду и приготовили льняные полотна. В воздухе витал аромат жженой полыни. Йозефа Хайнмиллер лежала с пунцовым лицом и тужилась спокойными и размеренными рывками. Эти роды были для зажиточной крестьянки шестыми по счету, и все предыдущие она перенесла без каких-либо осложнений.
Но затем Йозефа начала терять все больше крови. У нее отошли воды и окрасили простыни в нежно-розовый цвет, но вскоре пол вокруг стал багровым, как в лавке у мясника. Однако ребенок не выказывал никакого желания появляться на свет. Сначала Йозефа лишь постанывала, потом начала всхлипывать и теперь кричала навзрыд, так что муж ее то и дело стучал в дверь и возносил громкие молитвы святой Маргарите. Входить он не осмеливался, такими делами занимались женщины. Однако если жена или ребенок не переживут родов, он уже сейчас знал, кого в этом винить: проклятую знахарку.
Хайнмиллер лежала в задранном до бедер платье. Ребенок шел ножками вперед. Марта Штехлин по локоть запустила руки в утробу роженицы и шарила в ее чреве, силясь ухватить младенца. Но тот все время выскальзывал. Лицо старой знахарки было забрызгано кровью, со лба ручьями стекал пот и застилал глаза, от чего женщина то и дело моргала.
Магдалена обеспокоенно оглянулась на теток и кузин роженицы. Те шептались, перебирали четки и все чаще кивали в сторону знахарки. Еще в прошлом году Марту Штехлин подозревали в детоубийстве и колдовстве. Лишь решительное вмешательство отца и молодого лекаря спасло женщину от костра. Однако в городе на знахарку по-прежнему смотрели искоса. Подозрение пристало к ней и не сходило, словно клеймо. Хотя ее, как и прежде, звали к роженицам или отправлялись к ней за жаропонижающими травами, порядочные горожане за ее спиной крестились и плевали через левое плечо от дурного глаза.
Точно так же, как и за моей спиной, подумала Магдалена и смахнула с лица взъерошенные черные волосы. По щекам ее струился пот, и обычно полный жизни взгляд не выражал теперь ничего, кроме усталости. Она вздохнула и вновь принялась размеренными толчками давить на живот крестьянки.
Когда полгода назад Штехлин предложила Магдалене пойти к ней в учение, она приняла ее предложение с благодарностью. Большого выбора у нее, дочери палача, не было. Казни и пытки считались занятием постыдным, и люди не желали иметь дела с ней или ее семьей. Поэтому в мужья ей годился только другой палач, однако Магдалена этого не хотела. А значит, приходилось самой думать о собственном содержании. Ей исполнился двадцать один год, и сидеть дальше на родительской шее она не собиралась.
Ремесло знахарки подходило Магдалене как нельзя лучше. Не зря ведь отец обучил ее всему, что сам знал о травах. Девушке было известно, что полынь помогала при внутренних кровотечениях, а петрушку применяли, чтобы ребенок в чреве никогда не появился на свет. Она могла приготовить мазь из гусиного жира, мелиссы и бараньих костей, знала, как нужно размолоть конопляное семя в ступке, чтобы помочь девушке забеременеть. Но теперь, при виде такого количества крови, шепчущихся теток и визжащей роженицы Магдалена вдруг засомневалась, в самом ли деле хочет стать знахаркой. Она все давила и сжимала, но мыслями витала в другом, далеком мире. Они с Симоном стоят перед алтарем, в волосы ее вплетен венок, и губы шепчут неслышное «да»… У них родятся дети, Симон станет уважаемым городским лекарем и будет хорошо зарабатывать… Они смогут…
– Хватит мечтать, девочка моя! Нужно еще воды!
Это Марта Штехлин обратила к ней забрызганное кровью лицо. Она пыталась говорить спокойно, однако во взгляде читалось что-то иное. Магдалене показалось, что на обветренном лице сорокалетней женщины появилось несколько новых морщин. Волосы ее за последний год почти полностью поседели.
– И мха, чтобы кровь остановить! – крикнула знахарка девушке вдогонку. – Она и так уже много потеряла.
Магдалена разогнала ненужные мысли и кивнула. На пути в переднюю она окинула взглядом жарко натопленную темную комнату. Окна закрыли ставнями, щели заделали соломой и глиной. На лавках возле печи и вокруг стола сидели соседские женщины и смотрели, кто обеспокоенно, а кто с недоверием, на знахарку и ее юную помощницу.
– Богородице дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с тобою… – начали громко молиться некоторые из старых женщин. Они, по всей видимости, уже не сомневались, что Йозефа Хайнмиллер в скором времени предстанет перед Творцом.
Магдалена поспешила в переднюю, взяла из знахарской сумки кусок мха и набрала из медной бадьи воды в котелок. А когда вошла обратно в комнату, поскользнулась на сырой от крови соломе и растянулась на полу. Вода при этом выплеснулась на платье одной из старух.
– Чтоб тебя! Можно и поосторожнее! – вскинулась на нее одна из соседок. – И вообще, что здесь забыла эта соплячка? Отродье палача проклятое!
Тут же вмешалась и другая женщина.
– Правильно люди говорят: жди беды, ежели палача в дом впустил.
– Она у меня в учении, – просипела Штехлин, продолжая копаться в брюхе визжащей крестьянки. – А теперь оставьте ее в покое и дайте мне лучше чистых тряпок.
Магдалена стиснула зубы и принесла новый котелок с водой. От злости по щекам у нее катились слезы. Когда она вернулась, женщины так и не успокоились. Не обращая внимания на крики, они снова принялись переговариваться и показывать на нее.
– Что толку от этих промываний! – заговорила одна из старух. Лицо ее было черным от копоти, изо рта торчали три желтых зуба. – Никогда еще вода не помогала в тяжелых родах. Зверобой и дикий майоран, вот чем дьявола нужно изгонять. Святая вода, может быть, но уж точно не из колодца набранная. Курам на смех!
