– Как бы там ни было, настоятель все равно не захотел открывать гробы. Так что на его помощь можно и не рассчитывать.
– Тем хуже, – прошипел Симон. – Тогда нам никогда не узнать, есть на мощах какое-нибудь указание или нет… Что теперь?
Взгляд Бенедикты скользнул по пустым оконным проемам, которые как раз застекляли рабочие. Мужчины стояли на шатких подмостках и осторожно втягивали на подъемнике яркие стекла. Симон уверен был, что каждое такое окно обходилось в целое состояние.
– Раз уж пастор не открывает нам гробы, придется нам их самим вскрыть, – проговорила Бенедикта. – Приму и Фелициану глоток свежего воздуха точно не помешает.
– И как вы намереваетесь это проделать?
Бенедикта еще раз кивнула на окна.
– Мы навестим наших пыльных господ этой ночью, – ответила она. – Стекольщики вряд ли закончат работу сегодня. И мне не очень-то верится, что церковь кто-нибудь стережет. Пастор, видимо, считает, что любого грабителя на месте молнией ударит.
– А с чего вы так уверены, что нас не ударит молнией? – прошептал Симон. – За расхищение реликвий нас…
Но Бенедикта уже зашагала прочь.
Никто из них не заметил две фигуры, прятавшиеся среди других монахов. Словно длинные тени, они отделились от группы и двинулись по следу.
У себя в камере в тюрьме Шонгау главарь разбойников Шеллер перекатывал пальцами ядовитую пилюлю и в зарешеченное окно наблюдал за вьюгой на улице. Некоторые из сокамерников за его спиной уже дремали в предвкушении смерти, женщины рыдали, отцы шепотом прощались с детьми. Они рассказывали им о рае, куда попадали даже преступники и шлюхи и где они потом снова все встретятся. Говорили о лучшей жизни в ином мире и заставили больного десятилетнего мальчишку поклясться Богом и Девой Марией, что он будет вести порядочную жизнь. Они грабили и убивали, но теперь большинство из них были просто кающимися грешниками. Некоторые молились. Завтра явится городской священник и отпустит им последние грехи.
Ганс Шеллер разглядывал маленький шарик и вспоминал свою прошлую жизнь. Как он только смог докатиться до такого? Ганс был плотником, жил в Швабмюнхене с женой и ребенком. Еще мальчишкой он присутствовал на казни известного женоубийцы Бенедикта Ланцля, который после ударов палача кричал целых два дня, привязанный к колесу. Грабитель и поджигатель стал кульминацией представления, какого маленький Ганс до сих пор еще никогда не видел. Крики этого Ланцля преследовали мальчика даже по ночам.
Иногда они слышались Гансу Шеллеру и поныне.
Никогда бы он не подумал, что и сам однажды будет стоять на деревянной площадке. Но пути Господни неисповедимы.
Шеллер вздохнул, закрыл глаза и отдался воспоминаниям. Смеется ребенок, перемазанный кашей… Жена склонилась над корытом… Летнее поле пшеницы, кружка доброго пива… Запах свежеспиленной пихты…
Все же он познал и немало хорошего и мог уйти с легким сердцем. Однако он был еще в долгу перед палачом.
Вчера ночью Шеллер кое-что вспомнил – мелочь, на которую прежде не обратил внимания. Но после того что ему рассказал Куизль, она вдруг показалась ему важной.
Он расскажет о ней палачу завтра на эшафоте.
Ганс Шеллер прислонился к ледяной стене камеры, повертел между пальцами пилюлю и принялся насвистывать детскую песенку. Совсем скоро он будет дома.
Его звали брат Натанаэль. Этим именем его в давние времена окрестил орден, а свое настоящее имя монах успел позабыть. Там, откуда он был родом, с неба светило жаркое солнце и вечно стоял палящий зной. Поэтому снег, который сейчас мягкими хлопьями укрывал землю, виделся ему личным посланием преисподней.
Натанаэль замерзал в тонкой тунике и черном плаще; он стиснул зубы, но не жаловался. Прежний магистр научил его быть твердым. Он – пес Господень, и приказано ему было следить за женщиной и мужчиной. Если они найдут сокровище, он убьет их быстро и без шума, сохранит сокровище и сообщит братству. Таков был приказ.
Содрогаясь от холода, Натанаэль жался к обледенелой стене монастыря и поигрывал кинжалом в ладони. Снег таял на его загорелом, испещренном шрамами лице. Он родился в Кастилии, недалеко от прекрасного города Саламанки. Нынешнее задание казалось ему божественным испытанием. Сам Господь направил его в эти суровые захолустные места и наказал ко всему прочему братом Авенариусом.
Жирного, низкорослого шваба, который молился рядом у стены, приставил в Аугсбурге к нему и брату Якобусу лично сам магистр. Брат Авенариус разбирался в письменах, как никто другой, и знал все о сокровище. Он славился умением разгадывать тайны, но в бою от него толку было не больше, чем от старой бабы. Вот и теперь он снова принялся ныть.
– Пресвятая Богородица! Почему нам нельзя вернуться обратно на постоялый двор? – Авенариус говорил с растянутым швабским выговором, и одно только это иногда доводило брата Натанаэля до белого каления. – Откуда нам знать, проберутся они ночью в церковь или нет? – жаловался шваб. – А если и проберутся, то завтра мы все равно просто потащимся за ними. Так в чем же дело?
Кинжал неустанно скользил между пальцами Натанаэля. От указательного к среднему, потом к безымянному и обратно. Это упражнение монах мог повторять часами. Оно его успокаивало.
– Я уже сотню раз тебе сказал, – процедил он. – Нельзя упускать их из виду. Дело слишком важное. И вообще, если бы ты разгадал головоломку раньше них, мы бы давно уже были в Аугсбурге!
Брат Авенариус смущенно уставился под ноги.
– Признаю, я недооценил лекаря, – пробормотал он. – Кто же мог предположить, что слова primus и felicianus обозначали имена двух святых! Что ж, по крайней мере, я прежде него догадался, что в надписи из развалин речь идет о Вессобруннской молитве.
– Ну и?.. Что нам это дало? – Кинжал в пальцах Натанаэля завращался быстрее. – Книга была в колокольне! Мы весь проклятый монастырь обыскали!
– Но я же этого знать не мог, – пожаловался брат Авенариус.
Брат Натанаэль выругался, подняв глаза к небу, и посвятил все свое внимание кинжалу. И стал раздумывать, в чем же они допустили оплошность. Дело шло не так, как планировалось. А ведь вначале оно казалось таким простым… Ровно две недели прошло с тех пор, как его и брата Якобуса вызвал к себе магистр. Он рассказал им, что найдено величайшее сокровище христианства. И не в каком-нибудь отдаленном уголке, а совсем рядом – знак Господа! Натанаэль стал избранным!
Он и надеяться никогда не осмеливался, что Господь выберет его для такого задания. Натанаэль грязным сиротой скитался по улицам, пока его не приютили доминиканцы в Саламанке. Там же в скором времени обратили внимание на его выдающиеся способности. Натанаэль был умным и начитанным, но со времен уличной жизни он сохранил также цепкость и сноровку, которой так не хватало остальным монахам. Вскоре на него вышло братство. Они нуждались в таких, как он, и часто набирали из рядов доминиканцев борцов за веру. Однако Натанаэль оказался кем-то особенным, монахом и воином, как тамплиеры, бывшие некогда заклятыми врагами братства. В испанских провинциях было много неверных, с которыми следовало расправиться. Церкви время от времени нужны были люди, которые делали всю грязную работу. Ее поручали Натанаэлю.
