Вот и все.
Не особенное утешение, но другого мне неоткуда взять.
Я не слышала, как дверь открылась и как Доггер вошел в комнату. Могу только предположить, что он не хотел потревожить меня.
– О! Доггер! А я тут сижу и размышляю.
– Удивительно прекрасно времяпрепровождение, мисс Флавия, – заметил Доггер. – Я часто занимаюсь тем же самым.
В этот момент я могла бы спросить Доггера, о чем он размышляет, вспоминает ли хоть иногда о том, как спас жизнь отцу и как его заставили работать на Перевале адского огня, строить Дорогу смерти.
Не то чтобы я не осмеливалась, скорее я не хотела, чтобы эти тени омрачили его бдительную душу. Бог ведает, они достаточно омрачают его сны.
До сегодняшнего дня я никогда не задумывалась о том, какую мучительную боль может вызвать в нем один вид железнодорожных путей.
Великое благо, что в самые тяжелые для нашей семьи времена Доггер ни разу не страдал от ночных кошмаров. Он – скала. В будущем я постараюсь, чтобы наши беседы были занимательными и не затрагивали железную дорогу.
– Доггер, – спросила я, – сколько времени требуется, чтобы человек истек кровью?
Доггер взялся за подбородок указательным и большим пальцами.
– В среднем человеческое тело содержит около галлона крови. У женщин ее немного меньше, чем у мужчин.
Я кивнула. Звучит разумно.
– А сколько, например, надо времени, чтобы женщина истекла кровью до смерти?
– Полное обескровливание, – ответил Доггер, – может произойти меньше чем за минуту. Разумеется, это зависит от размера и здоровья субъекта и от того, какие сосуды были перерезаны. Вы думаете о мисс Лене?
Я не могла это скрывать.
– Да, – сказала я.
– Могу уверить вас, что она умерла очень быстро.
– Она страдала?
– Сначала да, – ответил Доггер. – Но вскоре наступило бессознательное состояние и затем смерть.
– Спасибо, Доггер, – поблагодарила я. – Мне надо было знать.
– Понимаю, – сказал Доггер. – Я так и подумал.
– Как отец? – поинтересовалась я. Мне внезапно пришло в голову, что отец размышлял о том же, о чем и Доггер.
– Справляется, – ответил Доггер.
– И все?
– Да. Он хочет видеть вас в девятнадцать ноль-ноль.
– Всех?
– Нет, мисс Флавия. Только вас.
Меня охватил ужас.
Отец дождался конца похорон, чтобы наказать меня за то, что я вскрыла гроб Харриет. Я по глупости ожидала, что обретение ее давно утраченного завещания каким-то образом сделает его счастливым, но он не дал ни малейшего знака, что его тревоги облегчились.
На самом деле теперь, когда я об этом подумала, он выглядел еще более встревоженным, более молчаливым, чем когда-либо ранее, и это меня испугало.
Как мы будем жить дальше? Харриет мертва и похоронена, и у отца не осталось ни капли надежды. Кажется, он сдался.
– Что мы будем делать, Доггер?
Это вопрос показался мне разумным. После всего, что ему довелось пережить, Доггер разбирается в безнадежных ситуациях.
– Ждать завтрашнего дня, – сказал он.
– Но что, если завтра будет еще хуже, чем сегодня?
– Тогда мы подождем послезавтрашнего дня.
– И так далее? – уточнила я.
– И так далее.
Хорошо иметь ответ, даже если не понимаешь его. Должно быть, у меня был скептический вид.
Было еще рано; до девятнадцати часов далеко. С тем же успехом можно ждать еще девятнадцать тысяч лет.
Что мне делать до этого времени?
Ответ пришел ко мне мгновенно, как часто бывает, когда ты в растерянности.
В обычной ситуации я бы сидела и ждала, грызла ногти, считала часы и нервничала. Но не сегодня, нет.
На этот раз я возьму контроль над ситуацией, до того как контроль возьмут надо мной. Я не стану ждать до семи часов. Зачем? Мне надоело быть пешкой.
Кроме того, надо многое обсудить. Поскольку половина наказания заключается в его ожидании, только тем, что я явлюсь раньше, я уже уменьшу свой приговор вдвое. Мне не особенно хочется исповедоваться в своих грехах перед отцом, но чему быть, того не миновать. Лучше разделаться с этим поскорее.
Я спустилась по лестнице, и пусть ощущение в моем сердце не было чем-то вроде счастья, оно было близко к нему.
Я легонько постучала в дверь отцовского кабинета. Ответа не было.
Приложила ухо к двери, но гулкость пустой комнаты подсказала мне, что его там нет. Маловероятно, чтобы он пошел наверх; в конце концов, разве Доггер только что не разговаривал с ним?
Быстрая прогулка по западному крылу дала знать, что его нет в гостиной, где Фели сидит за роялем, молча уставившись в ноты; нет в библиотеке, где Даффи сидит на полу, скрестив ноги, и листает огромную Библию.
– Закрой за собой дверь, – сказала она, не поднимая глаз.
Я только что снова прошла мимо отцовского кабинета, когда услышала звук, от которого я оцепенела.
Я часто слышала этот звук в еженедельных выпусках радиопередач о Филипе Оделле, частном детективе, и сразу же его узнала: это взвели курок пистолета. Его принесли из оружейного музея.
Моя кровь заледенела.
Каким бы безрассудством это ни могло показаться – сейчас я с трудом верю, что я это сделала, – но я распахнула дверь и вошла.
Отец стоял перед открытым стеклянным ящиком, и в его руках лежало оружие чрезвычайно зловещего вида.
Я часто заглядывала в этот ящик и помнила, что табличка гласила: табельный револьвер марки «Раст Гассер», модель 1898 года, сделан в Вене для Австро-Венгерской армии. Хотя эта штука заряжается всего лишь восемью восьмимиллиметровыми патронами, по ее виду сразу понятно, что этого достаточно.
«Злобный» – вот каким словом Даффи описала бы этот револьвер.
Мой мозг вскипел. Что я могу сказать?
– Вы хотели меня видеть? – спросила я. Это единственное, что пришло мне в голову.
Отец удивленно взглянул на меня – почти виновато и да, словно во сне.
– О, Флавия… да… я… но только позже. Наверняка еще нет семи часов?
– Нет, сэр, – ответила я. – Нет еще. Но я решила явиться пораньше, чтобы не заставлять вас ждать.
Отец не обратил внимания на мою извращенную логику. Явно в моих словах не было смысла, но отец, кажется, ничего не заметил. Медленно, словно револьвер сделан из хрусталя, он вернул его в ящик и провел ладонью по лбу.
– Барсуки, – произнес он. – Я думал отпугнуть этих маленьких паршивцев. Они совершенно разорили западную лужайку.
