Мое сердце сжалось. Даже я могла бы придумать предлог получше. О чем только он думает? Что проносится в его голове?
– Очень мило с твоей стороны, – начал он, имея в виду мой ранний приход, но не успел он продолжить, как я его перебила:
– Я хотела сказать, что мне очень стыдно из-за завещания. Я не думала, что причиню вред. Я не хотела проявить неуважение.
Нет нужды рассказывать ему про мой провалившийся план воскрешения Харриет. Чем меньше сказано об этом, тем лучше.
Да, отцу ни к чему знать об этом.
– Сэр Перегрин счел своим долгом проинформировать меня, что гроб твоей матери был поврежден.
Черт бы побрал этого человека! У министерства внутренних дел ни стыда, ни совести! И сердца тоже нет!
– Да, сэр, – признала я, собираясь с силами.
Я ждала, когда падет удар. Какое наказание ни планирует отец, это явно будет конец Флавии де Люс.
Вот и все, – подумала я. – Меня отправят либо в «Уормвуд Скрабс»
[23]
, либо в приют для девочек-правонарушителей на Собачьем острове.
Я наблюдала, как он поднимает руку и чешет переносицу большим и указательными пальцами.
Когда он заговорил, в его голосе прозвучал не гнев, а бесконечная печаль.
– Я собираюсь отослать тебя, – произнес он.
30
Отослать меня? Немыслимо!
Не могу даже описать, что творилось в моей голове.
Это был даже не шок.
В этот миг я поняла, как себя чувствует корова на скотобойне, когда тот, кто должен был ее покормить, валит ее с ног ударом между глаз.
Только из-за того, что я вскрыла гроб матери?
Я неверяще уставилась на отца. Этого просто не может быть. Это сон, ночной кошмар.
– Зная тебя, – добавил он, – я бы очень удивился, если бы ты этого не сделала.
Удивился, если бы не сделала?
О чем он говорит?
В какую кроличью нору я угодила? Кто этот незнакомец, одетый в костюм моего отца, и почему он несет такую чушь?
Может, я умерла, только еще не поняла этого, и угодила в Ад, где меня будет вечно карать это невразумительное пугало, принявшее образ моего отца?
Удивился, если бы не сделала?
– Это так похоже на тебя, Флавия. Должен сказать, я ожидал, что ты выкинешь что-то в этом роде.
– Я, сэр? – Глаза распахнуты, челюсть отвисла.
Отец покачал головой.
– Я несколько раз говорил тебе, как ты похожа на мать, и более всего именно сейчас – в этот самый момент.
– Простите, – сказала я.
– Простить? За что?
В моей душе забурлила старая тоска, и глаза наполнились слезами.
– Не знаю.
– Так бывает, – мягко произнес отец. – Люди часто не знают.
– Да, – согласилась я.
Звучит абсурдно, но мы с отцом вступили в разговор. Такое бывало лишь несколько раз за всю мою жизнь, и каждый раз у меня кружилась голова, как будто я иду по веревке, натянутой между двумя деревьями в саду.
– Я хотела вернуть ее к жизни, – выпалила я.
Я не хотела, но все равно проболталась.
Отец снял очки и тщательно протер их носовым платком.
– В этом нет необходимости, – наконец ласково произнес он. – Твоя мать действительно вернулась ко мне – в тебе.
Теперь мы оба были на грани слез, сдерживаемые только тоненькой ниточкой знания, что мы оба де Люсы. Я хотела прикоснуться к нему, но знала свое место.
Любовь на расстоянии вытянутой руки – таким должен быть наш семейный девиз, а не вымученная игра слов Dare Lucem.
– А теперь, – заговорил отец, – мы должны продолжать.
Он произнес эти слова с такой решимостью, будто он Уинстон Черчилль собственной персоной. Могу представить его настойчивый голос, льющийся из радио в гостиной: «Мы должны продолжать».
Мой мозг воскресил звуки ликующей толпы на Трафальгар-сквер. Я чуть ли не видела развевающиеся флаги.
– Я пренебрегал твоим образованием, – сказал отец. – Ты кое-что смыслишь в химии, но химии недостаточно.
Кое-что смыслю? Мои уши подводят меня?
Химии недостаточно? Химия – это все!
Энергия! Вселенная! И я – Флавия Сабина де Люс.
Химия – единственная настоящая вещь. Все остальное – лишь пена на бульоне.
Отец потушил наш едва начавшийся разговор ледяной водой, не успел он по-настоящему разгореться.
Кое-что смыслю, да уж!
Но он не закончил.
– Может, потому что твои сестры старше, у них было несправедливое преимущество. Пришло время заняться твоим просвещением.
Я оцепенела. Почувствовала, как у меня немеет лицо.
– Я обсуждал этот вопрос с тетей Фелисити, и мы пришли к полному согласию.
– Да, сэр?
Я – узник за решеткой, хватающийся за прутья так, что костяшки пальцев побелели, и ждущий, когда судья покроет свою голову черным платком и провозгласит смертный приговор.
«Да смилостивится Господь наш вашей душой».
– Канадская школа твоей матери, Женская академия мисс Бодикот, согласилась зачислить тебя с осеннего семестра.
Повисло тошнотворное молчание, и потом мой живот сделал то, что он делает, когда одетый в форму лифтер в магазине «Армия и флот» хитро тебе улыбается и переводит рычаг в положение «вниз».
– Но отец, а расходы?
Хорошо, признаю: я барахтаюсь в поисках отговорок.
– Поскольку твоя мать завещала Букшоу тебе, полагаю, будет верно сказать, что расходы больше не будут проблемой. Разумеется, предстоит решить еще много вопросов, но как только все будет должным образом…
Что?
– Конечно, тетя Фелисити и я будем выступать твоими опекунами, пока…
Прошу прощения? Букшоу мой? Что за жестокая шутка?
Я заткнула уши пальцами. Не хочу это слышать.
Отец бережно отвел мои руки, и его ладони оказались на удивление теплыми. Наверное, впервые он по собственной воле дотронулся до меня, и мне захотелось снова заткнуть уши пальцами, чтобы он опять это сделал.
– Букшоу? – выдавила я. – Мой? А Фели и Даффи знают?
Жестокая мысль, но она первой пришла мне в голову и я высказала ее, не успев сдержаться.
