– Без Мораг не возвращайся, – проговорила она. Чистые волосы блестели в лучах солнца, льющегося в окно.
– Мае Лек, я сделаю все, что в моих силах, – отозвался Дювел, сгибаясь под тяжестью своей миссии.
– Любимое выражение твоего отца, – сказала старуха, заморгав влажными желтоватыми глазами.
У Уайпорн восстанавливалась память. Дювел забыл, что она, хоть и старуха, при удобном случае может ударить ниже пояса. От таких ударов вполне крепкий мужчина согнется пополам и кувырком полетит в свое далекое прошлое, навстречу призракам, которых он так боится.
Уайпорн поцеловала большую керамическую свинью-копилку.
– До свидания, мисс Свинья! – сказала она. – Здравствуй, мисс Мораг!
Дювел еженедельно опускал мелочь и двадцатибатовые банкноты в прорезь на керамической шее свиньи, порой и по сто батов заталкивал. Откладывал он на тот день, когда Уайпорн понадобятся ходунки или инвалидное кресло. Для Уайпорн свинья превратилась в члена семьи.
– На Мораг там хватит, – заявила она.
– Мае Лек, но ведь мы копим на инвалидное кресло, – напомнил Дювел.
– Я прекрасно хожу.
– Сейчас – да, но через пару лет коляска может понадобиться.
– Ерунда. Через пару лет я наверняка умру. А до тех пор Мораг составит мне компанию.
Уайпорн качалась на стуле, как Доктор Любовь на жердочке. В какой-то мере они были птицами одного полета. Уайпорн открыто хлебнула пива. Дювел уже собрался упрекнуть ее, да не захотел портить момент. Мае Лек казалась такой нормальной.
Дювел уже уходил, когда Уайпорн подтащила стул к окну гостиной, взобралась на него и, перехватив взгляд сына, подняла стакан с пивом в импровизированном салюте. Дювел помахал в ответ.
– Еще пива? – спросила Тои Дювела, который, судя по выражению лица, мыслями был за тысячу ярдов отсюда.
– Да, – кивнул тот. – Мае Лек любит Мораг.
Воспоминание было таким живым: он выходит из дома с копилкой, а Мае Лек стоит на стуле у окна. Он повернулся к ней и усмотрел, как она смахивает слезу и машет рукой. Дювел тогда огляделся по сторонам.
Дювел вспоминал машущую рукой Мае Лек, когда барменша поставила перед ним еще одну бутылку «Сингхи».
– Пиво – подарок от Тои, – объявила она, щелкнув пальцами.
– Спасибо, Тои, очень вовремя и кстати, – поблагодарил Дювел и поднял бутылку, приветствуя Тои, потом Доктора Любовь. Этот подарок кое-что значил. Он значил, что Тои хочет задержать его в баре до тех пор, пока не договорится с Тоддом. – Пожалуйста, позвони Тодду еще раз, – попросил Дювел, перехватив взгляд Тои. – Объяснить бы ему, как сильно мне нужна эта птица…
Тои чувствовала: Дювел, как примерный сын, хочет помочь матери. Яй Порн ей тоже понравилась, поэтому девушка снова набрала номер Тодда. Длинные гудки. Тои отложила сотовый и заметила разочарование на лице Дювела. Если работаешь в баре, разочарованные лица видишь постоянно, но из-за несчастного лица Дювела девушка обозлилась на Тодда. «Только боссы-эгоисты не берут трубку», – подумала она.
– Приходите вечером, – посоветовала Тои.
– Вечером я на службе.
– Тогда завтра, договорились?
– Я думал, Тодд ненавидит попугаиху. Разве он не велел тебе избавиться от Мораг? Я готов купить ее по цене инвалидного кресла. Электрического, с тремя скоростями, ручным переключением и глобальной системой навигации, на случай, если инвалид потеряется – такие стоят недешево. Вот, возьми деньги. А Мораг я заберу домой – конечно, если можно.
– Нельзя, – пожала плечами Тои.
Девушка стояла на своем и невозмутимо звенела стаканами. Дювел уселся поудобнее и, глядя на свинью, гадал, что делать дальше. Разруливать тупиковую ситуацию в Таиланде все равно, что биться о стену в милю высотой, милю шириной и милю толщиной. О стену, вроде Великой Китайской, возведенной для отпугивания варваров. Дювел вообразил себя таким варваром (только они были куда ниже ростом) – как те изумлялись чудесам инженерной мысли и трудолюбия, не говоря уже о времени и средствах, затраченных на отпугивание им подобных.
Клетка Доктора Любовь висела в другом конце зала. Попугаиха сидела на жердочке. Тои домыла стаканы, вытерла руки и вытащила сигарету, которую сжимала уголком рта. Едва она подняла голову, Доктор Любовь зашаталась. Дювел представил, как дома его мать стоит на стуле у окна и ждет, когда он вернется с попугаихой. Несколько раз к холодильнику она точно наведывалась. Из глаз у Дювела покатились слезы.
Тои вытерла стакан, внимательно наблюдая за Дювелом. Мужские слезы ей не в новинку, но она и предположить не могла, что высоченный фаранг станет рыдать из-за Доктора Любовь. Тои вытащила бумажные салфетки и протянула Дювелу.
– У сына яй Порн доброе сердце, – проговорила она.
Глава 09
Бесконечно мудр тот, кто придумал варить пиво.
Платон
Понедельник, за двое суток до высадки десанта
Невысокий, но видный китаец – в огромном кабинете он казался чуть ли не гномом – медленно раскачивался в кресле-качалке с высокой спинкой. Он сделал растопыренными пальцами вай и задумчиво смотрел на Сиамский залив. По водной поверхности носились парусники. Там, где сходились небо и вода, маячил американский авианосец, словно стирая линию горизонта. Сиа Дом смотрел на залив, на корабли, на пляж, не забывая ловить свое отражение в стекле.
Солнечный свет падал на письменный стол с игривой утренней резкостью, заливая фотографии важных людей в форме, вечерних платьях, мантиях и костюмах китайской оперы. Стену за массивным тиковым столом украсили пластинками всех форм и размеров. Нервными глазками китаец напоминал кролика, а рот постоянно держал приоткрытым, словно его только что шокировали дурными новостями. Китаец думал, как всегда перед принятием решения. Жизнь убедила его, что люди думают куда меньше, чем нужно, отсюда ошибки и разочарования.
Огромный тиковый стол Сиа Дома по чистоте соперничал со старым тропическим лесом на границе после того, как там потрудились дровосеки. На блистающей полированной поверхности ни клочка бумаги, ни брошенной ручки. Старые китайцы взирали на него с противоположной стены строго и пристально, как умеют только мертвые. Мужчины и женщины с десятков фотографий в рамках, они встречали Сиа Дома каждый день. Их лица отражались на полированном столе, на декоративных пластинках, в зеркальных стенах от пола до потолка. Фотографии стояли на высокой полке с черным лаковым покрытием и красно-желтыми ажурными накладками. На фотографиях можно было увидеть даже старомодную китайскую одежду и прически. Дед Сиа Дома носил косичку восемь дюймов длиной. Пожелтевшая нить тянулась от фотографии к фотографии и объединяла их в семейную сеть. Много лет назад семь монахов пропели священные песни, окурили фотографии фимиамом и связали их нитью.
