Точилин серьезно задумался, уперев взгляд в потолок, потом заговорил, слегка растягивая слова:
— Ну-у, это дело такое. Тут покумекать нужно. Есть в литейном цеху один дока, вот надо бы к нему обратиться. Он подскажет.
Банкиры вновь с интересом принялись рассматривать сейф. Лесснер даже постучал по нему кольцами, его нутро отозвалось глухим звуком, как монолитный кусок железа. С оценкой банкиры не спешили. Экспонат рассматривали, трогали, стучали, единственное, что не отваживались делать, так это пробовать его на язык. Банкиры напоминали привередливых женихов — прежде чем заслать сватов, изучали предмет своего обожания всяко. Если бы сейф был спрятан в платье, то наверняка они заглянули бы под подол.
Наконец Лесснер разлепил невеселые уста.
— Думаю, что я выражу общее мнение… сейф выполнен великолепно! И нам нужно немедленно оборудовать новейшими системами свои банки. — Лесснер развел руками. — Если вору удастся взломать и этот сейф…
— Господа, уверяю вас, ничего такого не произойдет. Вы только взгляните на толщину стали. Вам приходилось видеть что-нибудь подобное?
Банкиры молчали. Лесснер усиленно морщился, от чего его лоб собрался в мелкие изогнутые складочки. Казалось, Георг Рудольфович решал какую-то сложную экономическую задачу, над которой билось не одно поколение мыслителей. Некрасов картинно подпирал тупой подбородок широкой ладонью. А старик Арсеньев, хитро прищурившись, напоминал недоверчивого дедка, с завидным терпением наблюдающего за чудачествами любимых внуков.
Точилин улыбнулся:
— Мне тоже не приходилось видеть такие толстые двери. Скажу вам вот что, господа, готов поклясться собственной головой, что этот сейф не способен взломать ни один из существующих медвежатников.
Молчание было нарушено хрипловатым фальцетом Лесснера:
— Вы нас убедили, господин Точилин. — И губы его при этом располагающе растянулись в улыбку.
Глава 39
Вечерело. В ресторане «Метрополь» дерзко ликовала скрипка. Женский грудной голос протяжно пел о ямщике и дальней дороге. Купечество гуляло.
Кучера, памятуя о щедрых чаевых и на радость богатым седокам, задорно придерживали лошадей у парадной лестницы в «Метрополь», заставляя лошадей зажевывать удила, и, получив обещанное вознаграждение, снимали в благодарность огромные малахаи и басовито произносили:
— Благодарствую, барин. Ежели что, так меня всегда на Охотном отыскать можно, — добавляя порой для убедительности: — Федькой меня кличут… можно и Кочан. Меня там все знают.
— Непременно, голубчик, — великодушно соглашался очередной купец и шел прямо на звуки скрипки, позабыв уже и про Охотный ряд, и про Федьку-кучера.
Из ресторана широкой размашистой походкой вышел крупный мужчина лет сорока пяти. Лицо его было мясистым, заметно полноватым. Он ни на кого не смотрел, как это бывает только с людьми, облеченными большой властью и знающими, что из каждой подворотни они могут услышать льстиво-любезное:
— Здрасьте, ваша светлость!
По одной походке можно было догадаться без труда, что шел хозяин, привыкший к всеобщему уважению и чей карман не способен оскудеть даже в лихолетье. Мужчина уверенно прошел по коридору, и встречающиеся половые низко наклоняли голову, как если бы мимо проследовала особа из императорской семьи.
Он остановился напротив высокой резной двери, сунув руку в карман брюк, погремел толстой связкой и извлек нужный ключ. Тотчас откуда-то от стены материализовался худенький половой в малиновых шароварах и уверенно попросил:
— Позвольте, ваше сиятельство, вам-то, поди, не с руки?
Хозяин номера сверху вниз посмотрел на тщедушного полового. На его лице было точно такое же выражение, какое можно заметить у кота, когда он продолжает наблюдать за хамоватостью мышонка. В это время в голове у кота блуждают всего лишь две мысли — съесть его сразу или немного повременить, а заодно и посмотреть, как далеко может зайти его нахальство.
Половой думал об ином — о причитающихся чаевых. Подобная инициатива входила в сферу услуг гостиницы точно так же, как начищенная обувь постояльцев или ежедневная смена постельного белья. В гостинице «Метрополь» обслуживание всегда было на высоте, и если бы клиент не сумел добраться до своего номера и растянулся бы спьяну где-нибудь между этажами, то расторопные половые с превеликим бережением отнесли бы беднягу в апартаменты.
— Изволь, милок, — отстранился немного толстяк, вручая половому ключ. — А ты шустер! — похвалил он. — Вижу, что далеко пойдешь.
Подобная расторопность была не чем иным, как скрытой формой выманивания чаевых. Толстяк был не настолько пьян, чтобы не отыскать замочную скважину. Но половой не желал упускать своего шанса, знал, как щедро расплачивается важный господин за малейшую услугу.
Замок щелкнул, и дверь мягко отворилась.
— Прошу, ваше сиятельство, — любезно протянул половой, откровенно разглядывая руки толстяка. И не ошибся.
— Ну-ка, любезнейший, — хозяин номера сунул в ладонь половому синенькую бумажку, — купи себе водочки.
— Не пью-с, — протянул половой, мгновенно спрятав деньги в карман.
— Не пьешь? — искренне удивился толстяк. — Ну, тогда полюбовнице своей платок красивый купишь.
— Непременно-с, — все так же учтиво протянул половой, соображая, что же делать со щедрым подношением, так нежданно свалившимся на его голову. И, видно додумавшись до хорошего применения, быстро растворился в длинном коридоре «Метрополя».
Минуты через две в номер постучала высокая брюнетка в темно-синем платье с глубоким вырезом. Дверь тотчас открылась, и она бесшумно перешагнула порог.
Елизавета сняла номер напротив. Из-за приоткрытой двери она видела хозяина номера и успела рассмотреть его вечернюю гостью. Роскошный номер занимал товарищ министра иностранных дел господин Пырьев. В «Метрополе» он останавливался всякий раз, как только наведывался по делам в Москву. В гостинице его знали прекрасно и ждали не только как весьма влиятельного человека, но и как щедрого постояльца, который за бутылку шампанского мог расплатиться «катенькой». Для служащих персонала его маленькие грешки не являлись секретом: пригласить к себе в номер женщину свободных убеждений да запереться с ней денька на два — обыкновенное дело. После этого со всеми половыми Пырьев расплачивался необыкновенно щедро, и трудно было понять, с чем связана такая расточительность — не то плата за обыкновенное молчание, не то в его хмельной голове продолжало бушевать веселье от сладко проведенной ночи.
Прошло минут пятнадцать. В коридоре по-прежнему было тихо. Елизавета осторожно вышла из своего номера и аккуратно прикрыла за собой дверь. С минуту она прислушивалась: на лестнице чей-то задорный басок нагловато гудел сальности, а ему охотно отзывался звонкий девичий смех. Громко хлопнула дверца лифта. И опять тишина.
