– То есть доброй крысу можно сделать навсегда?
– По сути, да, – уклончиво ответила Маргарита Николаевна.
– А человека? Его тоже можно сделать добрым, блокировав участки мозга, отвечающие за зло?
– Ваш вопрос несколько примитивен, – подумав немного, сказала Маргарита Николаевна. – Собственно, участок зла, как вы назвали клетки мозга, отвечающие за негативные эмоции и агрессию, расположен в центральной доле мозга человека. Этот участок и по цвету темнее остальных участков, что ясно видно при рентгеновском излучении. Участок «добра», опять же утрируя и следуя вашей постановке вопроса, располагается сантиметрах в трех-четырех позади глаз и называется вентромедиальной префронтальной корой. Он отвечает за сострадание, стыд, чувство вины, то есть за нравственность и мораль. Стимулируя вентромедиальную префронтальную кору, можно сделать человека добрее, а отключив участок «зла», можно исключить саму возможность проявления в человеке негативных эмоций и агрессии.
– Выходит, после воздействия на определенные участки мозга магнитным или электромагнитным полем даже из преступника можно сделать добропорядочного гражданина? – удивленно спросил я.
– В принципе да, – ответила Бережная. – Если, конечно, не имеется аномалий в нижней лобной части мозга.
– То есть? – не понял я значения последней фразы.
– Если у преступника нет генетической предрасположенности к насилию, – пояснила Маргарита Николаевна.
– Ага, значит, таковая все же существует? – заметил я.
– К сожалению.
– И вы добились положительных результатов в девяноста восьми процентах из ста, так?
– А вы прекрасно осведомлены, – внимательно посмотрела на меня Маргарита Николаевна. – Да, это так. Из пятидесяти добровольцев только у одного мы не смогли блокировать участок зла…
– Он что, закоренелый преступник? – поинтересовался я.
– Вовсе нет. Это обычный человек. Пенсионер. Всю жизнь проработал на заводе мастером цеха.
– Значит ли это, что у него имеется генетическая предрасположенность к насилию?
– Полагаю, что да, – ответила Маргарита Николаевна. – Или у него была в детстве травма головного мозга. Возможно еще, что у него имеется физиологический дефицит. Например, дефицит серотонина. Поэтому с ним у нас ничего не получилось.
– Серотонин, – раздумчиво произнес я. – Это так называемый гормон счастья?
– Да. Это триптамин. Важный нейромедиатор, – сыпала она терминами, – становящийся гормоном при попадании в кровь.
– Понял, – кивнул я, хотя почти ничего не понял. – Судя по всему, вы совершили важное научное открытие. Причем, без преувеличения, мирового значения.
Бережная на это мое заявление неожиданно для меня промолчала и снова посмотрела на часы.
– Все, я заканчиваю, – поспешно проговорил я. – Последний вопрос: несостоявшаяся конференция должны была быть посвящена именно этому вашему открытию?
– Да, именно так, – ответила Бережная и отвела взгляд, что меня немного насторожило и заставило задать новый вопрос:
– А сам текст доклада, он где?
– Я не знаю, – несколько рассеянно бросила Маргарита Николаевна.
– При трупе Фокина, насколько мне известно, никаких бумаг не было обнаружено, – заметил я.
– Наверное, – пожала плечами Бережная.
– Впрочем, вы этого не знаете, – мельком глянул я на нее. – Вы ведь так поспешно ушли.
Она подняла на меня взгляд, и я увидел буквально сочившуюся из них боль.
Что она не договаривает? Почему она так поспешно ушла? Может, потому, что убийство Фокина не было для нее неожиданностью? Зато она не могла взять стакан и бутылку с отравленной минералкой. Значит ли это, что она не отравительница?
– Спасибо, – поднялся я из-за стола. – И простите, что отнял у вас столько времени.
– Ничего. – Она постаралась спрятать боль и посмотрела на меня вполне дружелюбно.
– А та аппаратура, что стоит в первой комнате, как раз стимулирует или тормозит деятельность участков мозга?
– Да, – ответила Маргарита Николаевна. – Именно при помощи ее мы проводим тестирование. Ее разработчиком является руководитель нашего отдела профессор Базизян.
– Ясно. Скажите, когда вы еще будете производить ваши эксперименты?
– На днях.
– А нельзя ли мне поприсутствовать на одном из них? – с толикой надежды спросил я.
– Этого я вам обещать не могу, – твердо проговорила Маргарита Николаевна. – Решение подобного вопроса не в моей компетенции.
– А кто может это мне разрешить? – поинтересовался я.
– Только профессор Борис Георгиевич Базизян, – сказала Бережная. – Вы хотите к нему зайти?
– Хотелось бы, раз уж я здесь.
– Зоя, – позвала Маргарита Николаевна, и к нам подошла та самая девица с заплаканными глазами, что встретила меня у входа в лабораторию. – Проводи, пожалуйста, Аристарха Африканыча к Борису Георгиевичу…
– Зоя, простите, а как вас по батюшке? – спросил я, когда за нами закрылись двери экспериментальной лаборатории.
– Просто Зоя, – ответила девушка.
– Тогда я просто Аристарх, – сказал я. И задал вопрос: – Вы сильно опечалены смертью Фокина?
– Да. Рудольф Михайлович был очень хороший человек.
– А Маргарита Николаевна Бережная? Она – хороший человек?
– Она, она… – Зоя опустила голову и тихо проговорила: – Она другая.
– То есть? – не понял я значения слова «другая». – Бережная что, плохой человек?
– Я этого не говорила, – быстро ответила Зоя.
– Тогда что значит – «другая»? – продолжал я наседать на нее.
– Она… сама по себе.
– Ну, многие женщины сами по себе, – заметил я, как мне показалось, резонно.
– Маргарита Николаевна… – Зоя осеклась, посмотрела на меня и добавила: – Я ее просто не понимаю… Сначала разводится, потом ревнует…
– Погодите, Зоя. Кто разводится? Кто кого ревнует?
– Ну Бережная же. Она развелась с Рудольфом Михайловичем, а теперь, видите ли, ревнует… Ревновала то есть, – поправилась она.
– Бережная была женой Рудольфа Фокина? – Брови мои поползли вверх и остановились, наверное, только у самой кромки лба.
– Так я о чем вам говорю-то? Они были женаты, целых полтора года, как развелись, и все это время беспрестанно ссорились. Бережная очень сильно ревновала Рудольфа Михайловича. Ко всем… Ну а как он задумал жениться, так и вовсе проходу ему не давала…
– Ах вот как. И к вам она Фокина ревновала? – неожиданно для самого себя спросил я.
– Нет, ко мне не ревновала.
