Через несколько часов все было кончено. Янычары, воодушевленные щедрой наградой, под звуки боевых барабанов легко вошли в город, подобно раскаленному кинжалу в кусок воска.
Но адмирал пришел к своему господину с плохими известиями. Такое требовало немалого мужества. Случалось, что за скверную новость паша сажал гонцов на кол.
— О, великий паша, сияние моего сердца, — напыщенно заговорил адмирал, стараясь смягчить неминуемый гнев паши. — Твоя птичка упорхнула из клетки. Дворец пуст!
Хабибулла молчал, что было скверным знаком. Лицо его не изменилось, осталось, как и прежде, бесстрастным. Паша умел владеть собой. И все-таки во всем его облике вдруг проявилось нечто диковатое, медвежье. Косолапый способен нанести смертельный удар без предупреждающего оскала или иного движения. Он просто мгновенно бьет когтистой лапой, и все! Подобное поведение было в характере паши Хабибуллы. Приказывая казнить провинившихся, он никогда не менялся в лице, а часто и вовсе пребывал в благожелательном настроении, слушая дворцовых музыкантов.
Слегка обескураженный затянувшимся молчанием господина, адмирал обреченно продолжал:
— В погоню за этой женщиной мы отправили отряд всадников… Но они сбились с пути. Скорее всего, женщина спряталась со своими слугами в одной из многочисленных пещер в горах.
Губы паши болезненно поморщились.
— Эта женщина недостойна моей любви… Жаль… Стены города разрушить и казнить каждого третьего. А ты, адмирал, за плохую новость, — голова старого служаки склонилась совсем низко, он был готов к самому худшему, — получишь от меня… горсть изумрудов.
Лицо паши не изменилось, да и голос был обыкновенный, безо всякого надрыва, словно он приказал рабу принести кувшин с водой для утреннего омовения.
— Рад служить светлейшему паше.
— Когда она найдется и вернется в город, ей будет о чем погоревать, — жестко заметил паша.
Адмирал низко поклонился, догадавшись, что был всего лишь на волосок от гибели.
Через неделю флотилия паши Хабибуллы покидала разоренный город.
Настоящий мужчина должен испытать и горечь отказа. И паша, уязвленный в самое сердце, понял, что хлебнул горечи полной мерой.
Вытянувшись в длинную кривую линию, эскадра возвращалась к родным берегам. Хабибулла поднимался на палубу лишь вечерами, для того чтобы подышать сырым морским воздухом. Матросы, опасаясь прогневать раздраженного повелителя, старались не попадаться на его пути. Проплывая мимо города Реджо, паша вышел из каюты и, приложив ладонь ко лбу, принялся пристально всматриваться в темно-серые скалистые берега. Лицо его все более хмурилось, и только один Аллах мог знать, какие мысли посетили в этот момент грозного пашу.
Будто желая угодить Хабибулле, затих даже ветер, и паруса, еще минуту назад тугие, ослабли и повисли на мачтах скомканными полотнищами.
Зоркие глаза паши рассмотрели, как на стенах крепости началось непонятное оживление, а потом одновременно из нескольких крепостных бойниц полыхнуло огнем и воздух тряхнуло от пушечного залпа.
Палили по адмиральской галере, безошибочно выделив ее среди остальных. Возможно, наводящие даже рассмотрели на капитанском мостике пашу Хабибуллу и старались угодить именно в него. Во всяком случае, с десяток ядер плюхнулось в воду всего лишь в каких-то двадцати метрах от корабля. Следующий залп может оказаться куда более прицельным.
— Что там происходит? — мгновенно вскипел паша, повернувшись к адмиралу.
— У нас с этим городом мирное соглашение, — удивленно отвечал адмирал, твердо посмотрев на разгневанного повелителя. — Может быть, город занят испанцами? — предположил верный слуга, пожав плечами.
— Приказываю расстрелять город из всех орудий!
— Слушаюсь, господин, — с готовностью отозвался адмирал. Другого решения он и не ожидал. — Пушки к бою!
С шумом распахнулись амбразуры, и в проемы бортов выкатили пушки. Темные чугунные жерла хищно уставились на город, высматривая добычу. Несколько коротких взмахов флажками — и уже через несколько минут пушки изготовились на всех остальных кораблях.
Именно эти мгновения паша любил больше всего, в одночасье превращаясь в повелителя мира, почти равного по своему могуществу великому Сулейману Великолепному. Короткий взмах руки, и сотни орудий с пятидесяти кораблей сровняют город с землей, а те немногие его жители, что останутся в живых, должны будут стереть колени в кровь, чтобы вымолить у него прощение.
На минуту он превращался в наместника Аллаха на земле, в чьей воле было не только карать, но и миловать. Но сейчас ни одному из гяуров не следовало надеяться на снисхождение.
Последнюю минуту до начала боя любили и корабельные пушкари. Каждый из них в эти мгновения превращался в бога войны, и от мастерства каждого из них зависел исход сражения. Паша высоко ценил меткость пушкарей, и не было случая, чтобы он позабыл отметить самых достойных. Чаще всего наградой были три пригоршни золотых монет.
Наступление боя торопили и янычары — любимцы Сулеймана Великолепного и, конечно же, паши Хабибуллы. Вот кому хорошо будет даже в аду! Отважные, презирающие смерть, едва ли не с пятилетнего возраста привыкшие сжимать оружие, они всегда первыми врывались во вражьи гарнизоны. Оно и понятно — победителю достается все!
Адмирал внимательно наблюдал за пашой. Вот Хабибулла, прикрыв глаза, слегка качнул головой. Возможно, кто-то другой и не обратил бы внимания на этот слабенький кивок, но адмирал знал, что это было разрешение на залп, — он слишком долго находился с повелителем и научился понимать его даже тогда, когда тот хранил молчание.
Адмирал тотчас взмахнул рукой, и несколько десятков пушек почти одновременно освободили свои жерла от ядер. Корабль слегка тряхнуло, и волна побежала в сторону берега.
Словно эхо, с пяти десятков кораблей прозвучали похожие залпы. Ядра смертоносным градом обрушились на город, сокрушая ворота, стены, людей, находящихся в городе, проламывали крыши домов. Еще более страшный залп разрушил южную стену крепости, а в том месте, где была центральная башня, образовался огромный ров.
Лицо Хабибуллы исказила злая усмешка. Тем лучше! Во всяком случае, янычарам не придется рвать свои шаровары об острые камни, когда будут врываться в город.
Баркасы, подобно огромным хищным животным, скользили по воде, острыми носами разрезая набегавшие буруны. Факелы, поднятые высоко над головой, бросали отблески на лица янычар. Жалеть взбунтовавшийся город паша был не намерен. Он со злорадством думал о том, какое огромное количество девиц лишится невинности практически в первые же минуты боя. Янычары были особенный народ: лишенные по законам службы женского общества, они плотские утехи ценили значительно выше, чем сокровища завоеванных городов.
Участь города была решена с первым ударом боевого барабана. Подобные зрелища паша наблюдал не однажды и успел привыкнуть к победам своих янычар, которым не было равных на земле. Но всякий раз его завораживал наступательный порыв рыцарей Востока. Создавалось впечатление, что они впитали в себя воинский талант вместе с молоком матери. Глядя, с какой яростью они защищают интересы турецкого султана, трудно было поверить, что Оттоманская Порта для них чужда по сути и что эти воинственные янычары — дети завоеванных народов.
