— Понятно… И у кого же вы предлагаете мне выкрасть картину?
Барановский сделал паузу, а потом произнес:
— Из замка графа д'Артуа.
Савелий невольно расхохотался:
— Вы шутите! Этот замок охраняют куда крепче, чем любой банк. Там сигнализация, охрана, огромный штат прислуги…
— Все это действительно так, но картину невозможно украсть только на первый взгляд, — мягко успокоил Барановский. — Граф очень тщеславен и честолюбив, любит показывать полотна своим многочисленным гостям. Разумеется, не все его картины шедевры, среди них есть и откровенные подделки. Словом, в замок можно проникнуть под вполне благовидным предлогом.
Савелий вновь усмехнулся:
— И как я, по-вашему, буду красть эту картину? Возьму ее под мышку и уйду? Так, что ли?
Барановский неопределенно пожал плечами:
— Дело ваше. Напрягите фантазию. Насколько мне известно, отсутствием фантазии вы не страдаете. Кстати, вы случайно не слышали такую фамилию — Винченцо Перуджи?
— Это случайно не тот итальянец, что украл из Лувра «Джоконду»? — спросил Родионов.
— Похвально, что вы осведомлены об этом. Он самый. В свое время эта история наделала немало шума. И знаете, что он ответил, когда у него спросили, как ему удалось украсть величайшую картину всех времен и народов из одного из самых охраняемых музеев мира?
— Просветите.
— Он ответил, что просто снял ее со стены. Возможно, вам придется проделать то же самое.
— Я знаю, что в то время, когда он ее снимал со стены, в Лувре шел ремонт.
— Хм, верно. Вы знакомы даже с деталями. Следовательно, вам нужно будет придумать нечто подобное.
— Я хочу знать, что за картину мне предстоит выкрасть?
— Андреа Мантенья, «Святой Лука».
— Вы можете хотя бы сказать, где она висит?
— На первом этаже, в холле. Она небольшая, всего лишь около метра в длину. Ее можно вырезать из рамы ножом. Само полотно прикреплено марлей к раме. — Барановский неожиданно поднялся. — Давайте поговорим пообстоятельнее на эту тему, скажем, послезавтра. Встретимся здесь в это же самое время. Розарий — чудеснейшее место в Париже, а какой здесь запах!
И, не оглядываясь, направился к выходу, приостанавливаясь у гроздей роз, причудливо свешивающихся вниз.
Савелий, держась на расстоянии, направился следом. У выхода его поджидал Мамай.
— Видишь того мужчину в темном костюме и с белой тростью? — Вижу.
— Постарайся проследить за тем, куда он направляется. Мне нужно знать о нем как можно больше, — приказал Савелий. — Встретимся здесь же часа через полтора.
— Хорошо, хозяин, — ответил Мамай и направился за Барановским.
Побродив по саду и около замка, Савелий не заметил, как пролетело время. Мамай уже вернулся и терпеливо поджидал его. Париж действовал на него благотворно, он уже не походил на дикого разбойника, каким выглядел всего лишь год назад. Теперь он напоминал богатого бездельника, решившего помечтать в одиночестве.
— Так что там? — спросил Савелий, присаживаясь рядом. Крепкие ладони удобно успокоились на круглом набалдашнике трости.
— Живет он в центре Парижа на Вандомской площади, — сообщил Мамай. Савелий слегка улыбнулся. Вот что делает с человеком цивилизация: каких-то полгода назад Мамай считал, что на Елисейских полях выращивают картошку, а теперь научился держаться так, как если бы был вскормлен французской мамкой. — Снимает целый этаж. Собирает картины. Консьержка рассказала, что у него не квартира, а целый музей. Только я хочу сказать, хозяин, не понравился он мне.
— Это отчего же? — усмехнулся Савелий. — С виду такой положительный мужчина.
— Полицейским от него за версту разит. А у меня на них нюх особый.
— С чего ты это взял-то? — насторожился Савелий.
— Взгляд у него дурной, — просто отвечал Мамай, глядя прямо перед собой.
— Тебе бы, Мамай, только хиромантией заниматься, — беззлобно укорил слугу Савелий. — А что касается его взгляда, так он у тебя не легче.
Мамай обиделся всерьез, губы его сухо поджались:
— Я ведь не просто так говорю. Два раза к нему люди какие-то подходили и почтительно так беседовали. А он с ними разговаривал, как городовой с хитрованцами.
Глаз у Мамая был верный, и не прислушаться к его наблюдениям было непростительной глупостью.
— Еще что заметил?
— Пистолет он носит в правом кармане, — уверенно продолжал Мамай. — Уж слишком как-то пиджачок на одну сторону тянет.
От внимания Савелия тоже не ускользнула эта особенность костюма нового знакомого.
— Хорошо, — кивнул Савелий, — не отпускай его ни на секунду. Мне важно знать о нем все.
— Понял, хозяин, — живо согласился Мамай.
* * *
Граф д'Артуа жил в загородном поместье неподалеку от Версаля. Небольшой замок, доставшийся ему от предков, он превратил в настоящий музей, вложив в его реконструкцию несколько миллионов франков. Сумма немалая, если учитывать, что для этого пришлось продать часть принадлежащих графу земель, на которых стояло еще два полуразрушенных замка. Жалкие остатки от некогда былого могущества. А ведь его предок был братом великого Людовика ХIV, осмелившегося провозгласить: «Государство — это я!» Когда-то именно он владел замком в Булонском лесу.
Не разграбь чернь замок в революцию, граф считался бы самым состоятельным человеком во всей Европе.
Графу д'Артуа было что показать. Залы его замка были один лучше другого: богатым был греческий зал; великолепным — римский; торжественным, в золотом убранстве, выглядел египетский, но предметом гордости графа была картинная галерея, где были собраны многие выдающиеся полотна старинных мастеров. Под шедевры граф выделил длинный широкий коридор, проходящий через весь замок.
Особенно граф дорожил картинами Ханса Мемлинга и Антониса Ван Дейка, которые висели на самом почетном месте. По его мнению, они помогали гостям проникнуться настроением замка. И редкий гость проходил равнодушно мимо этих полотен.
Поговаривали, что через руки графа д'Артуа прошли три коллекции шедевров. Первая ему досталась от богатых родственников, он бездарно прокутил и продал ее за бесценок. Случалось, что живописными шедеврами он расплачивался с женщинами, с которыми проводил всего одну ночь.
Вторую коллекцию он приобрел лет тридцать назад, скупая полотна у бедных, но талантливых художников. Кто же мог подумать, что через десяток лет за их картины станут давать огромные деньги. Тогда он купил небольшую виллу на берегу Средиземного моря, и художники в качестве платы за ночлег оставляли ему свои картины, которые со временем вдруг неожиданно выросли в цене.
