– Достаточно и одного комсомольского значка! – заржал кто-то.
– Только не это, Джулай! – всполошилась Инна. – Мы же умрем, если увидим твое хозяйство!
– Не обобщай, душечка, не обобщай, – смеялась брюнетка.
Прорисовалась дуга – майор Джулай в облегающих домашних плавках с шумом вонзился в воду. Вынырнул, отфыркиваясь, и поплыл к прекрасному полу. Мужская компания и примкнувшая к ней Эльвира потеряли к купальщикам интерес.
– А вот и буклянка с мешочком поспела, господа полиционеры! – возвестил Михеич, вываливая на тряпку содержимое рюкзака – датскую водку в алюминиевых емкостях, сырные и мясные вакуумные упаковки. – Ну, что, мужичьё, дадим в тазик? Двинем, так сказать, от всех страстей? Если Эльвира Алексеевна не против. В качестве репетиции к основному торжеству, как вы, госпожа майор?
– Ты не грузи нас базаром, действуй, Михеич, действуй, – смеялась грудным смехом Эльвира. – Чего меня спрашиваешь? Вы же сегодня не просто так бухаете, а по поводу, нет?
– Многие лета, госпожа майор! – нестройно взревели несколько глоток.
Меня не позвали к столу – ни добровольным, ни насильственным образом. Разношерстная компания – а их тут собралось не меньше полутора десятков – сгрудилась вокруг стола. Распечатывались внушительные европейские сосуды, напоминающие пивные банки. Кто-то раздирал зубами целлофановые обертки. Я насторожилась – про меня забыли. Мужиков поглотили выпивка и хлеб насущный. Неслось чавканье, кряхтение, кто-то подавился, начал кашлять. Коллега похлопал его по спине. Священная минута, когда не замечаешь ничего и никому не позволено тебя отвлекать! Мужики обступили Эльвиру, теперь она не могла за мной следить. Я покосилась на другой берег. Там тоже все были заняты. Брюнетка оседлала Джулая, таскала за волосы и энергично топила. Становиться утопленником майору не хотелось, он отбивался, стараясь не нанести даме реальных увечий. К ней на помощь бросилась блондинка – спрыгнула со скалы и энергичными гребками поплыла в «зону конфликта». Я вновь покосилась на пирующих и сделала осторожный шажок в сторону.
– С днем варенья, Эльвира Алексеевна! – объявил Шалашевич с подобострастными нотками в голосе, – Счастья вам, как говорится, личного, наличного и безналичного…
Я отступила, крадучись, еще на пару шагов, затаила дыхание. До расщелины в обрыве, за которым громоздились рослые сосны, оставалось десять метров. Чем я, собственно, рискую? Хуже не будет. В гробу я видела такие пикники и их отмороженных участников. Я набрала в легкие как можно больше воздуха… и, стараясь не топать, как слониха, понеслась к расщелине!
Во мне кипели злость и страх. Я проскользнула в расщелину и не лелеяла никаких иллюзий, что не привлекла внимания пирующей братвы. Под ногами перекатывались коряги, с обрыва сыпалась глина за воротник, но я не собиралась останавливаться. За спиной что-то крикнули, но я не вслушивалась, несясь по расщелине, превратившейся в небольшой овраг. Пару раз споткнулась и пропорола плечо о торчащий из обрыва корень, но стерпела боль, представляя, как разъяренная братия бросается за мной в погоню. От пещерного страха пошла даже на покорение мировых рекордов, а когда овраг сгладился настолько, что не составило труда его покинуть, сразу же воспользовалась случаем, прыжком взгромоздясь на поверхность, бросилась в лес. Я петляла между деревьями – благо сосняк оказался основательно разрежен, натыкалась на сухие сучья, торчащие из стволов, ветки боярышника кусали плечи. Какая отрада, что я надела прочную куртку и не забыла про кроссовки! Я задыхалась, испарина жгла глаза. Под охапкой прошлогодней листвы вскрылась подляна – я зашибла мизинец на ноге, взвыла и покатилась в канаву. Когда выбиралась из нее, вся уделанная дарами лета, настроение было хуже некуда. Я потеряла драгоценные секунды – плохим парням бы их хватило, чтобы сократить дистанцию. Но я не поверила своим слезящимся глазам: меня никто не преследовал! В лесу было тихо, никто не подползал, не перебегал за деревьями. Может, я что-то не так поняла? Господа полицейские – просто шутники, решившие разыграть пугливую бабу? Представили тут спектакль угрожающего характера, а едва объект ударился в бега, им стало совестно? Ну догнали бы, объяснили. Во всей этой истории было что-то не так, но я пока не понимала, что именно. Решив не сворачивать с избранного пути, я засеменила дальше, отряхиваясь и озираясь. Успокоение не приходило – невидимые стрелы вонзались в затылок, заставляли ускоряться. Я плохо ориентировалась в этой местности. Остатки разума подсказывали, что это огороженная территория бывшего лесничества (хотя почему бывшего?), но до какой степени она огорожена? Здесь есть дороги, есть работники, которым можно пожаловаться и попросить меня выпустить. Или самой перелезть через сетку, добраться на попутках до города, взять за горло Вадика Суховеева, шантажируя тем, что расскажу жене о наших отношениях?
Глупость беспросветная! На что я могла пожаловаться? На хамство ментов? На то, что тянули ко мне свои похотливые лапы? Ну и что? Люди отдыхают, воспитаны так. Им нужно расслабиться перед рабочей неделей. Были угрозы, было изнасилование? Ах, у вас предчувствия, вам обещали совсем не это… Дамочка, у вас проблемы, вам надо обследоваться. Я была последней дурой, к тому же весьма впечатлительной. Эта компания сейчас, поди, животики надрывает, вспоминая, как сверкали мои пятки…
Но возвращаться в лоно полицейского «выходного дня» мне как-то не хотелось. Пусть Эльвира меня позорит, я ей тоже все выскажу. Ориентироваться по мху я пока умела. Задумчиво посидела у дерева, которое мох облепил по всему периметру, перешла к другому – и там такая же история. Природа издевалась. Я задрала голову – в прорехах между шапками крон искрилось лазоревое небо. Птицы с юга не летели. Они давно уже здесь, в Сибири! Расписавшись в собственном бессилии, я побрела туда, где было меньше деревьев. Но за низиной лес сгустился, превратился в ельник, и пришлось выискивать обходные пути – ползать на коленях под пушистыми лапами как-то не прельщало. Я снова угодила в низину, заросшую малинником, и удрученно констатировала: Евгения Витальевна Шадрина – безнадежная жертва урбанизации, не способная не только ориентироваться в лесу, но и прокладывать дорогу там, где не ступала нога человека. В этот малинник она точно не ступала. Под ногами зачавкало, я с ужасом стала вытаскивать ногу, отпрыгнула и мрачно уставилась на облепленный прелым гумусом кроссовок. Очищать его было бессмысленно. Проще второй ухрюкать – для симметрии.
Пришлось обходить и эту впадину. За деревьями замаячил просвет. Я доволокла отяжелевший кроссовок до ближайшей канавки, забралась в нее, осмотрелась. В заповеднике царила гулкая заповедная тишина. Часы показывали начало двенадцатого. Невероятно – еще не кончилось утро! Все необходимые женщине вещи остались в сумке (я надеялась, что Эльвира доставит ее в целости и сохранности, а также украденный телефон), при себе были лишь ключи от квартиры, три тысячи денег, весьма необходимые в лесу оплаченные прошлогодние квитанции за телефон и мелкое зеркальце. Я посмотрелась в него – и пожалела, что это сделала. Бледная тетка в зазеркалье, облепленная листвой и с «индейской» полоской грязи поперек лба, – не совсем то, что хотелось увидеть.
