– А если господину ротмистру будет угодно, я с удовольствием представлю все доказательства, как в живом виде, так и на бумаге со всеми полагающимися подписями, печатями и прочим. Вам угодно? – посмотрела прямо в глаза Прогнаевскому Ломен.
Михаил Васильевич отказался: с документами здесь, конечно, все было в порядке.
– Надеюсь, вы узнали, что хотели узнать? – деловито спросила Варвара Викторовна.
– Да, благодарю вас. Ну, пожалуй, я поеду. Было приятно познакомиться…
– Только после обеда, – тут же перебила его Ломен. – И не смейте отказывать одинокой и беззащитной даме…
Стол был великолепен. Впрочем, все в доме Варвары Викторовны сияло благолепием и роскошью; и большой рояль, блестящий черным лаком, и старинные, в бронзовом обрамлении, овальные зеркала на стенах между окнами с атласными занавесями, и орехового дерева секретер, и даже диванный столик на гнутых ножках.
Хороша была и сама хозяйка, слегка раскрасневшаяся и как-то помолодевшая от двух рюмок вишневой настойки. Она без умолку болтала, несла милую чушь и между делом поведала ротмистру о своих планах.
– Хочу в своей Мариновке устроить странноприимный дом и, может, гостиницу, – доверчиво сообщила она. – Вы как на это смотрите?
– Я думаю, у вас все получится, – вежливо ответил Прогнаевский. – Только будьте осторожны.
– Осторожны? – засмеялась Ломан, и в гостиной будто зазвучали, переливаясь серебром, крохотные колокольчики. – И это говорите вы, жандармский ротмистр?
Простился Михаил Васильевич с Варварой Викторовной чрезвычайно тепло. Серебряные колокольчики звучали в голове ротмистра всю его дорогу до Казани. Звучали и в Казани, когда он ехал к себе в воскресенскую гостиницу «Европа», и даже утром следующего дня, когда Михаил Васильевич, будучи в превосходном расположении духа, готовил рапорт о своей командировке в Петербург и Мариновку.
Они звучали, когда в его кабинет заглянул секретарь и сказал обыденным голосом:
– Тут двое рясоносцев пришли, вас спрашивают.
– А что им надо?
– Говорят, важное сообщение касательно чудотворной иконы.
– Зови, – вздохнул Прогнаевский и отложил рапорт.
Через минуту в его кабинетик вошли два священника в овчинных тулупах, из-под которых выглядывали довольно потрепанные рясы. Пожилой явно робел, второй, много моложе, держался уверенно.
– Слушаю вас, – сказал Прогнаевский и предложил духовным присаживаться. – Итак, чем могу служить?
– Так что, господин офицер, – сказал тот, что помоложе, – знаем мы одного человека, коему доподлинно известно, где схоронена пропавшая икона.
Прогнаевский поскучнел и приготовился слушать. Серебряные колокольчики смолкли.
* * *
Два года уже, как собирался Михаил Васильевич вырваться сначала в Ярославль, потом в Шлиссельбург, чтобы допросить Варфоломея Стояна, да все никак не удавалось: заявления доброхотов, так или иначе касающиеся местонахождения похищенной иконы и брильянтового креста с короны императрицы, шли и шли, и их приходилось проверять, что поглощало все время. Дни казались длинными, вечера – так просто нескончаемыми.
В один из таких вот нескончаемых и нудных вечеров его вызвал к себе Калинин.
– Присаживайся, Михаил Васильевич, – указал на стул подле себя Константин Иванович. – Тут в Управление письмо одно пришло от самого помощника министра. По твою, кстати, душу.
– Опять в каком-нибудь заброшенном склепе или под могильным крестом икону похищенную искать? – невесело усмехнулся Михаил Васильевич. – Если б ты знал, как мне все это осточертело…
– Да нет, на сей раз дело иное, – покачал головой Калинин. – И состоит оно в том, что тебя причисляют к министерству и предоставляют самые широкие полномочия по розыску пропавших иконы и креста. Теперь все, невзирая на чины и должности, обязаны помогать тебе, беспрекословно выполнять твои указания и требования, а ежели кто мешать будет да палки в колеса ставить – иметь ему дело с самим их высокопревосходительством Петром Аркадьевичем. Из нашего штата ты отчисляешься и считаешься временно прикомандированным к Министерству внутренних дел. Так что я теперь тебе не начальник. Все инструкции получишь в Питере, – полковник легонько хлопнул ладонью по столу, – куда тебе надлежит выехать немедля.
В Петербурге Прогнаевского принял сам Петр Аркадьевич Столыпин, премьер-министр Российской империи и министр внутренних дел. С момента покушения на него на даче в 1906-м, когда его малолетней дочери перебило бомбой обе ноги, лицо его посерело и под глазами легли темные круги, но он продолжал истово работать, как бы мстя всем этим террористам и их кукловодам.
Говорил он кратко и точно: к нему поступили сведения, что похищенная чудотворная икона не уничтожена, а продана старообрядцам и содержится в одной из их молелен на частной квартире в Казани. Что возвращение сей иконы имеет для империи огромное и даже знаковое значение.
– Поэтому попрошу вас приложить все усилия в розысках священной иконы, – в заключение сказал Петр Аркадьевич, – и ежели сия реликвия цела, непременно найти ее. Об этом вас просит и министр юстиции.
– Я хотел бы допросить главного преступника Варфоломея Стояна, – воспользовавшись тем, что премьер-министр замолчал, сказал Прогнаевский. – Он сейчас находится в Шлиссельбургской крепости.
– А вам не надо об этом просить, – ответил Столыпин. – У вас будут самые широкие полномочия. Все, включая министров, членов Госсовета и депутатов Государственной думы, будут обязаны помогать вам, в том числе и я. Сей документ за моею подписью и инструкции вы получите в канцелярии. И еще, – премьер слегка улыбнулся, – поздравляю вас с подполковником.
Он протянул руку. Ладонь премьера была холодной и вялой.
Глава 9
ИСТЫЙ ИУДЕЙ ГЕНДЛЕР
Исправляющий обязанности московского полицмейстера надворный советник Херувимов спешил. Только что ему доложили, что Берк Гендлер, с которым встречался в беседке на Тверском бульваре известный медвежатник Савелий Родионов, есть бывший минский мещанин, дважды находившийся под следствием за скупку краденых ювелирных изделий и как-то открутившийся от тюрьмы. Оба раза дела его были в шаге от судебного следствия и всякий раз застывали на этой точке. Словом, удивительная вещь, но подозреваемый в недоносительстве и скупке краденого Берк Аронович Гендлер с уликами и доказанной полицейским дознанием виной до суда почему-то не доходил и обвиняемым никак не становился. Впрочем, минские полицейские докопались все же до этого чуда. Объяснялось это довольно просто. Гендлер был истым иудеем, еженедельно посещал синагогу и был когда-то, как и минский раввин, резником. Когда Берк Аронович попал под следствие первый раз, раввин созвал свою многочисленную минскую паству на экстренную молитву, после коей наложил на всех однодневный пост. Сие означало, что каждый верный иудей должен был воздержаться в течение всего дня от пищи, а сэкономленные тем самым средства передать в качестве чрезвычайного налога раввину. Случалось такое, когда появлялась скорая надобность в хороших деньгах, обычно для подкупа влиятельных лиц. Деньги, собранные раввином в пользу Гендлера, получились немалые, попали в нужные руки, и суда над Берком Ароновичем не состоялось.
