– У меня отобрали папиросы, – опять не ответил на его вопрос Стоян.
Следователь уже с раздражением посмотрел на вора:
– Верните ему папиросы.
– Но ваше…
– Я сказал, верните! – выпрямился на стуле следователь.
– Папиросы его в дежурной комнате, – нерешительно сказал конвойный.
– Немедленно принесите.
– Слушаюсь, – плюнул на инструкции конвойный и вышел, оставив вора со следователем тет-а-тет.
Стоян незаметно осмотрелся: рамы окон двойные, между ними – решетка: нет, через окна не уйти.
– Так зачем вы вернулись? За иконой? За припрятанными драгоценностями? – обратился к вору судебный.
– Вам я, пожалуй, скажу, – подался к следователю Стоян.
– Слушаю, – в свою очередь, наклонился тот к вору.
– Дело тут вот в чем, – начал Стоян. – В Казань я вернулся потому, значит, чтобы, чтобы…
Он привстал и вдруг резко и неожиданно ударил следователя ребром ладони по кадыку. Старик закатил глаза, задохнулся и повалился грудью на стол.
Вошедшего в кабинет конвойного Стоян свалил таким ударом кулака, которым, верно, можно было бы убить и быка. Затем подошел к вешалке, надел на себя шинель и фуражку следователя, прихватил его портфель и вышел из кабинета. Коридор был пуст. Стоян скорым шагом вышел из арестантского дома и, похрустывая молодым снежком, пошел к воротам.
– Что, ваше благородие, молчит ворюга-то? – отпирая калитку, спросил молодой стражник.
– Молчит, собака, – ответил Стоян и шагнул за ворота.
После казанского побега Варфоломей Стоян объявился в Харькове. Если он успел после побега вскрыть тайничок, то крест от короны мог прихватить с собой.
В губернский Харьков он прибыл в начале 1906 года. Обзавелся квартирой в мещанском квартале, выписал из Мариуполя Прасковью Кучерову и зажил прежней жизнью: ненадолго выезжал из города и возвращался с камушками и жемчугом.
В первых числах мая Стоян получил от одного старого дружка письмо. Тот звал его в Ярославль на «верное дело». Стоян в Ярославль приехал и через час, избитый в кровь, лежал на каменном полу мрачной одиночки Ярославской тюрьмы, считавшейся в уголовном мире одной из самых жестких крыток во всей Российской империи…
* * *
– В гостиную пожалуйте, господа, все в гостиную, – суетился Афинодор Далматович, то и дело доставая из жилетного кармана часы-луковичку и поглядывая на время. – Сей час уже начинаем.
Пассажиры первого класса, одетые так, будто они собрались в настоящий театр – дамы в вечерних платьях и в шляпках со страусиными перьями, мужчины в смокингах и фраках с букетиками цветов в петличках, – рассаживались на стульях, принесенных из столовой. Импровизированная сцена, где вчера пели и отплясывали канкан Китти, Душечка, Вишенка и Колибри, сегодня обзавелась занавесом и подсвечивалась мощным речным фонарем, выпрошенным Дорофеевым у капитана парохода. Савелий и Елизавета пришли последними и потому заняли два крайних места во втором ряду. На место у прохода села Лизавета.
– Можно я сяду с краю? – попросила она Савелия. – Не хочу, чтоб со мной был кто-то рядом, кроме тебя.
Когда все расселись, свет в гостиной приглушили. Через мгновение занавес раскрылся, представив взору публики рыжую девицу с идеальной фигурой. Красное, почти под цвет волос трико плотно облегало стройные ноги, живот и грудь, а короткая юбочка-плиссе абсолютно не мешала обозревать главные прелести мадемуазель Карменциты. Наступила тишина, в которой абсолютно всем пассажирам, собравшимся в гостиной, было слышно, как судорожно сглотнул слюну грузинский князь.
– Добрый фечьер, дамы и гаспода! – произнесла Карменцита и улыбнулась, обнажив острые зубки. – Мы начинать наш претстафлений для фас и надеемся, оно фам понравится. Фпрочем, иначе быть и не может, так как сейчас перед фами пояфица, – голос ее стал набирать мощь, – непрефзойденный магик и иллюзионист, – голос становился громче и громче, – феликий, – она сделала короткую паузу и уже выкрикнула в зал: – Гарольдо Гарольдини! Поразитьельный зрелищ! Фурор ф России и за рубьежом! Масса лестных отзыф со стороны армии! Спешитье фидьеть, чтобы убьедица!
Карменцита вытянула руку в сторону – эдакий приглашающий жест, – и на сцене появился великий Гарольдини в черном цилиндре, черном фраке и черном же плаще с алой подкладкой. Он был представителен и высок, и ежели бы у кого возникло вдруг желание измерить его портняжным метром от пят до макушки цилиндра, то, верно, получилась бы целая сажень.
Гарольдо слегка поклонился, а когда выпрямился, у него изо рта вдруг выскочило яйцо. Он вынул его и хотел было что-то сказать, но только открыл рот, как из него опять выпало яйцо. Он взял его, сделал шаг-другой по сцене, замер, и новое яйцо появилось у него изо рта. Так он изрыгнул из себя штук восемь яиц. Когда яйца кончились, он вытянул изо рта ленту саженей в десять и стал показывать карточные фокусы. Вот уж где действительно Гарольдини был непревзойден и велик. В его колоде, которую он распечатал на глазах зрителей и которая была вполне обычной: четыре двойки, четыре тройки… четыре дамы… четыре туза, оказывалось вдруг десять валетов, двадцать дам, а то и все шестьдесят два туза. Карты в его руках совершенно бесследно исчезали, потом появлялись в самых невероятных местах: изо рта, ушей и даже ноздрей. Несколько раз он запустил колодой в зрителей, и она, почти долетев до первого ряда, всякий раз возвращалась обратно к владельцу.
Все эти фокусы очень понравились публике, и все дружно похлопали маэстро. Потом непревзойденный и великий доставал из своего цилиндра самые разные вещи, а под конец вытащил из него хвостатую мышь и следом – огромного кота с круглой, как мячик, головой.
– А сейчас – смертельный номер, – окончив фокусы, громко произнес Гарольдо Гарольдини. Он был старше Карменциты и заметно лучше ее говорил по-русски. – Его делать только я, и больше никто в мире. Это есть эксперимент.
Щурясь, он посмотрел в зал, останавливая взгляд на девицах и женщинах.
– Дамы и господа! Для чистоты эксперимента мне нужен один человек из зал. Кто-нибудь из очаровательных мадемуазель.
– А что, мадам вас не устраивают? – с сарказмом спросила Елизавета.
– Устраивают, – ответил магик и внимательно посмотрел на нее. – Хорошо. Будьте так добры, поднимитесь ко мне на сцен.
Елизавета улыбнулась Савелию и подошла к магику. Тот хлопнул в ладоши, и появилась Карменцита со шпагой в руке. Она отдала ее маэстро и удалилась.
– Вы позволите узнать ваше имя? – спросил Гарольдини.
– Елизавета.
– Встаньте на середину, мадам Елизавета. Итак, – обратился уже к публике великий и неповторимый, – я начинать эксперимент. Прошу соблюдать полнейший тишину, чтобы я мог добиться нужной концентрации воли и быстроты движения. Ошибка непозволительна, она может привести к плачевному результат.
