Саквояж был пуст. Ну, если не считать бутылочки о-де-колона, маникюрных ножниц и пилки для ногтей, аккуратно покоящихся в кожаных кармашках.
Херувимов с силой захлопнул саквояж и впился испепеляющим взором в Родионова:
— А где?…
— Что где? — насмешливо спросил наглый вор. — А, вы, верно, спрашиваете про мои галстуки? — Он дружелюбно и широко улыбнулся. — Знаете, я не очень люблю их носить… Как-то, простите, некомфортно себя в них чувствую. Хотя, надо признать, галстук для людей образованных и просвещенных есть вещь необходимая и обязательная. Но я, — Родионов развел в стороны руки, — люблю, чтобы мою шею ничего не стесняло…
«Удавку бы тебе на шею, чтобы так стеснила, абы вывалился язык», — подумал зло Херувимов, но, конечно, вслух не произнес. Настроение его упало — хуже не придумать. А ведь удача была так близко!
Удача… Херувимов ждал ее, надеялся на нее. И вот — все полетело в тартарары. Не будет триумфального доклада обер-полицмейстеру, после которого старик произнес бы долгожданные фразы: «А не засиделись ли вы, голубчик, в исправляющих обязанности? Пора, пора становиться вам полноценным полицмейстером. Сегодня же буду ходатайствовать перед генерал-губернатором об утверждении вас в сей должности. Вы ее более чем заслужили…»
Не будет и хвалебной статьи в «Губернских ведомостях», где ушлые газетчики картинно распишут его спасителем национальной реликвии.
Не будет завистливых поздравлений сослуживцев-приставов, на кои он станет снисходительно отвечать заранее приготовленной фразой:
— Ну что вы, господа, мне просто повезло несколько больше, чем вам.
Херувимов сник, плечи опустились. Он, словно обгоревшая свеча, оплыл и потерял первоначальные формы.
— Не смею вас больше задерживать, — глядя мимо Родионова, с трудом выдавил он из себя.
— И это все? — изобразил на своем лице крайнее удивление проклятый вор.
— А что вы еще хотите? — убито произнес Херувимов.
— Ну, хотя бы извиниться за причиненные нам неудобства, — заметил ему Родионов.
— Прошу прощения за причиненные вам с супругой неудобства, — деревянно выдавил надворный советник.
— Ну что вы, не стоит извинений, — благосклонно улыбнулся Родионов, не скрывая явной насмешки в голосе. — Мы понимаем, что у вас просто такая служба. Верно, дорогая?
— Конечно, — доброжелательно произнесла его не менее наглая супруга, — мы и не думали на вас сердиться.
— Благодарю вас, — из последних сил постарался быть вежливым Херувимов. — Вы можете быть свободны. И, пожалуйста, отпустите, — он обернулся к своим помощникам и кивнул в сторону Мамая, — этого… господина.
Уши надворного советника были красными, как спелые помидоры, а щеки просто горели огнем. Конфуз был совершенно неописуемым…
Старший следователь Казанской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем товарищ Херувимов поежился и почувствовал, как его щеки начинают гореть. Он потер их ладонями, однако они продолжали наливаться алым, а память настойчиво прокручивала картинки прошлого, как аппарат синематографического театра…
А потом был разнос у обер-полицмейстера, от коего Херувимов вышел с видом покойника, которого вдруг заставили почему-то добираться до места последнего пристанища своим ходом. Несмотря на то что день стоял солнечный и для августа месяца весьма жаркий, Херувимова бил озноб, а небо вместо голубого и веселого казалось серым и унылым.
А потом исправляющий обязанности московского полицмейстера пристав Тверской части надворный советник Херувимов, так и не ставший уже никогда коллежским советником, был принужден написать прошение об отставке, и в номере восьмом «Вестника полиции» за 24 февраля 1910 года появился следующий приказ по полиции:
Ввиду удовлетворения прошения об отставке исправляющего должность втораго полицмейстера города Москвы пристава Тверской части надворнаго советника господина Херувимова и причисления его к Министерству внутренних дел НАЗНАЧИТЬ исправляющим до лжность втораго полицмейстера города Москвы бы вшего полицмейстера города Нижнего Новгорода коллежского советника господина барона А. А. Траубе, а исправляющим должность пристава Тверской части города Москвы бывшего нижегородскаго же пристава господина титулярного советника С. Н. Балабанова.
Старший следователь Казанской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем товарищ Херувимов оторвался от окна и усмехнулся. Все его жизненные неудачи, лишения и метаморфозы начались с этого Родионова. И теперь судьба подкинула ему случай поквитаться с ним сполна. Пусть не лично, а через его жену, если арестованной является именно она. Впрочем, он почти не сомневался, что так оно и обстояло в действительности. Иначе не могло и быть. Ведь есть же в жизни хоть какая-то справедливость!
Херувимов подошел к столу, взял с него колокольчик и дважды тренькнул в него. Дверь через несколько мгновений приоткрылась, и в комнату просунулась кудлатая голова красноармейца-латыша с заспанными глазами.
— Слушаю фас, тофарищ старший слетофатель.
— Елизавета Петровна Родионова, — бросил старший следователь Губернской Чрезвычайной комиссии. — Арестованную, принятую ночью от начальника милиции Савинского. Привести ко мне. Живо!
Глава 14. СГРУЖАЕМ ЗОЛОТО!
— Мама родная, — тихо произнес адъюнкт-химик и первым шагнул в блиндированное хранилище. — Пресвятая дева Мария Богородица, спаси мя и сохрани…
— Да-а, — восторженно протянул электрический мастер, и у него изо рта выпала на пол горящая папироса.
Мамай часто-часто моргал, Яким беспрестанно глотал слюну, а Серега не мог унять дрожь в коленках — это Серега-то, который не единожды попадал в такие передряги, из коих мало кто смог бы выйти живым. А он ничего, выкарабкивался. Одна из сторон его души припечаталась к полу и продолжала лежать недвижимо, истекая кровью, отдаваясь дьяволу, без какой бы то ни было возможности подняться.
— Поглядели? — нетерпеливо спросил Савелий, поглядывая на часы, большая стрелка которых приближалась к четырем. — Теперь за работу.
— Что берем в первую очередь, Савелий Николаевич? — весело спросил несостоявшийся профессор.
— Сначала мешки с монетами, — приказал Родионов. — Потом полосы и ящики со слитками.
Он обернулся к Якиму:
— Во дворе банка стоит локомотив с вагонами. Сходи, проверь, все ли ладно.
* * *
Сторож, коему надлежало охранять поезд, благополучно спал, как говорится, без задних ног. Да и чего, собственно, охранять этот паровоз с вагонами? Кому придет в голову его угонять? Да и куда, ежели железнодорожная ветка не закончена и никуда не ведет?
Поэтому, отставив в сторону старенькую берданку, пожилой уже человек, раскинув в стороны руки, лежал на кушетке в сторожке на спине и видел уже второй сон. Первый был про его соседа-полицианта, коему в девятьсот двенадцатом оторвало бомбой обе ноги. Он вместе с двумя еще такими служилыми верхами сопровождал вице-губернатора в его загородный дом на Сибирском тракте, и возле железнодорожного переезда с ними поравнялась легковая бричка с единственным седоком в поддевке и новом картузе. И нет чтобы полицианту обратить внимание на этого седока! Так ведь в этот самый момент, как его бричка поравнялась с каретой вице-губернатора, их превосходительство о чем-то спросил сопровождающего его полицейского. Тот не расслышал, подъехал ближе, и в этот-то момент малый в поддевке и картузе бросил завернутую в тряпицу бомбу. Рвануло, как опосля рассказывали сторожу, словно все силы ада вырвались наружу. Дым столбом, карета — в щепки, у вице-губернатора пять мелких ранений и вырванная осколком бомбы щека. Его возница был контужен и отлетел от кареты метров на пять-шесть, а у соседа-полицианта обеих ног как не бывало. Лошадь под ним, конечно же, убило, осколками порвав брюхо, да так сильно, что все кишки бедного животного вывалились наружу.
