— Подлинность личности твоего хохла Демченко полностью подтверждается. То, что касается его рассказа, то он вроде бы тоже сомнений не вызывает, — начал первым Херувимов. — Были и ушкуйники, и города они брали, и стан на Волге близь деревни Сукино имелся. И сокровищ, ими награбленных, злата-серебра да камешков драгоценных, запрятано где-то, и правда, весьма немало. Так что…
— А я их видел, — без всякого предисловия выпалил, перебив Херувимова, Ной Нахманович. — Собственными глазами.
— Что ты видел? — опешил Херувимов.
— Сокровища эти, вернее, те, что Демченко отыскал.
И Пфаферлинг, волнуясь, что ему, как уже замечалось выше, было совсем не свойственно, стал рассказывать…
* * *
На следующий день после разговора в магазине с Херувимовым Ной Нахманович отправился в меблированные комнаты мадам Самарцевой на Малую Дмитровку (благо еще в день знакомства с приятнейшим молодым человеком с малорусским говором он узнал, так, ненароком, где тот изволил остановиться).
К своему удивлению, он застал в комнате Аркадия Степановича купца Живоглотова, владельца магазина велосипедов Фиму Остермана и домовладельца Беркут-Соколовского с женщиной-врачом мадам Надель-Пружанской.
— Ай-ай-ай, — попенял Пфаферлингу, правда, вполне добродушно Аркадий Степанович, поздоровавшись и представив его присутствующим, что было совершенно лишним, так как всех их Ной Нахманович вполне прилично знал. — Ведь я же просил, чтобы вы никому о моем предприятии не рассказывали.
— А я и не говорил никому, — неожиданно для себя сконфузившись, ответил Пфаферлинг. — Ей-богу, поверьте, господин Демченко.
— Да брось ты, Ной, — подал голос знакомый Пфаферлингу по купеческому клубу Живоглотов. — Полгорода уже говорит о сукинских кладах.
— Поверьте, Аркадий Степанович, — приложил Ной Нахманович руку к тому месту, где у всех более-менее порядочных людей надлежало быть сердцу. — Я о нашем деле никому не…
— О нашем? — загорелся Демченко. — Так вы, получается, решились? Вы, значит, тоже в деле?
— Ну, — замялся Пфаферлинг, — вначале хотелось бы съездить на место, поглядеть…
— Поглядеть, значит, — не очень весело усмехнулся Демченко. И Ной Нахманович — этого не может быть, потому что не может быть никогда! — вдруг почувствовал себя виноватым за такое неверие людям. Впрочем, не шибко виноватым, а так, слегка, что-то вроде комариного укуса, который даже не состоялся, а лишь потревожил тонким звоном полета.
— А что? — неожиданно поддержал Пфаферлинга купец Живоглотов. — Товар, прежде чем купить, поглядеть да пощупать надобно, факт!..
— Хорошо, — согласился Аркадий Степанович. — Вот завтра все и поедем. Вы поедете? — обратился он к домовладельцу Беркут-Соколовскому и мадам Надель-Пружанской, женщине-врачу.
— Нет, я не могу, — ответил женщина-врач. — У меня пациэнтки, и запись на неделю вперед.
— Я тоже тогда не смогу, — решительно произнес Беркут-Соколовский, правда, без объяснения причин.
Ну, не может человек по каким-то своим обстоятельствам, которые не хочет разглашать прилюдно, так и не может. Чего же тут такого?
— А вы, — обратился Аркадий Степанович к владельцу велосипедного магазина Остерману.
— Я тоже не могу, — развел руками Остерман. — Мне не на кого оставить свой магазин. Но я вполне полагаюсь на предусмотрительность и рассудительность господина Пфаферлинга и полностью ему доверяю.
— Ну, смотрите, — с улыбкой заключил Демченко. — Итак, господа, завтра в восемь утра — на Казанском вокзале. Поезд отходит в восемь с четвертью, так что прошу не опаздывать.
* * *
— …Подъехали мы, значит, к станции Козловка. Сошли. Демченко взял извозчика и прямым ходом в имение Сукина, — продолжал рассказывать Пфаферлинг. — Имение, надо сказать, весьма и весьма старинное, но неухоженное какое-то, а сад и вовсе запущен. Сразу видно, хозяин не шибко богат.
Пфаферлинг посмотрел на Херувимова: внимательно ли тот его слушает?
Херувимов слушал внимательно.
— Ну, попили мы чайку в беседке, да и поехали, — продолжил свой рассказ Ной Нахманович. — А как до Гнилого Оврага добрались, где стан разбойничий был, Демченко и говорит:
«Господа, — мол, — не сочтите за оскорбление какое или неуважение, но далее вы поедете с завязанными глазами».
«Это почему же?» — спрашивает его Живоглотов.
«А потому, — отвечает Аркадий Степанович, — дабы вы не видели, где я клад нашел. Вся земля, — говорит, — поделена на сто участков, и распределяться они будут жребием, чтобы никто в более выгодном положении относительно других не оказался. Такова, — говорит, — воля землевладельца. А ежели, — говорит, — я место свое вам открою, то наверняка захотите искать поблизости, а это уже иным кладоискателям будет потеря…»
Ну, одели мы с Живоглотовым черные повязки. Я для себя в уме все отмечаю: вот подъем крутой, вот спуск, вот повернули вправо, вот влево. С четверть часа так кружили. Потом пошли…
Когда Демченко снял с купцов повязки, они увидели себя в темной пещере без единого луча света. Аркадий Степанович чиркнул спичкой и зажег керосиновый фонарь, который невесть каким образом оказался в его руках.
Они сделали еще несколько шагов и оказались перед старинными, коваными медными пластинными дверьми высотою по грудь.
— А откуда тут двери? — почему-то шепотом спросил Живоглотов.
— Здесь раньше находилось древнее городище, — ответил вполне спокойно Демченко. — Может, раньше это было подземелье какое или узилище с застенком…
— Или погреб, — добавил Живоглотов.
— Или погреб, — согласился Аркадий Степанович. — Но это не важно. Важно другое…
С этими словами, он вынул из фонаря свечу и закрепил ее на конце трости. А трость просунул в отверстие в двери, которое Пфаферлинг и Живоглотов заметили сразу.
— Смотрите сюда, — сказал, уже явно волнуясь, Аркадий Степанович и слегка подтолкнул к отверстию Ноя Нахмановича.
Тот пригнулся, и в свод пещеры гукнул его восхищенный возглас-выдох:
— О-о-о!
В отверстие была видна небольшая комнатка-ниша, уставленная сундуками и всевозможными ларями с горками разноцветных каменьев, блестящих сосудов и старинного оружия. Прямо перед дверью, в лужице серебряных монет, лежал на боку разбитый бочонок.
— Ну, хватит, Ной, дай посмотреть тоже, — затеребил Пфаферлинга Живоглотов. Ной Нахманович с неохотой выпрямился и отступил от двери. В глазах его, как на фотографической карточке, застыли горы самоцветов, изумрудов и золотой посуды.
— Я беру десять делянок! — воскликнул вдруг Живоглотов. — Нет, дюжину!
— А я беру пятьдесят, — срывающимся голосом произнес Ной Нахманович и в ответ на вопросительный взгляд Демченко добавил извиняющимся тоном: — У меня родственников шибко много.
