Во дворе было тихо и гулко. Собирался, кажется, дождь. Ещё не успело даже стемнеть, только потемнело. Природа притихла, как в экзистенциалистских фильмах в конце одного акта и перед началом следующего. Негромко кричали, укладываясь спать, птицы. Пахло влагой. Охранники молчали. Мы дошли до бульвара. Молча сели в «Волгу». Тронулись.
— Красивая девка, — сказал я. — Стервозная наверное?
— Да, — сказал старший Михаил. — Красивая. Такие вам нравятся…
Было непонятно, нравятся мне красивые или стервозные, либо в ансамбле… Второй охранник и водитель ничего не сказали…
Во вторую встречу она приехала в чёрном БМВ, и мы её встречали. Я приехал на огромном «Кадиллаке Девиль». Это происходило на тесной Покровке. И было опять связано с парижским художником Вильямом. Его галерейщик устроил для художника приём. Она приехала в узеньком, прямо-таки узюсеньком чёрном платье и на высоченных каблуках. И без очков. И была совсем не похожа на парижскую учительницу, какой предстала передо мной впервые… Была похожа на девушку-вамп. На связанную каким-то образом с вампирами.
(В этом месте автор остановился, горько вздохнул, во вздохе слышно глубочайшее сожаление. Поднял глаза от листа бумаги, устремил свой взор в окно, за которым осень, похожая ещё на лето, он сожалеет таким образом о тех, первых встречах с актрисой. Ведь таких встреч уже больше никогда не будет. Страшное слово «никогда», не правда ли?)
В тот вечер она показала ему свою чёрную, стервозную сторону. Она напилась и накурилась травы и бродила чёрной паутинкой в толпе, нависала над мужчинами и прилипала к ним в полупьяных беседах. А он, уже считавший её своею, ну хотя бы на основании того, что они, встретившись на улице, пришли вместе… Напрасно считал, стала доказывать ему своим поведением она. И блестяще доказала. Время от времени она всё же обнималась и целовалась с ним в разных углах и комнатах квартиры. И позволяла его рукам заползать куда ему хотелось. Он желал убраться вместе с нею с этого приёма, где было уже так много людей, что они затрудняли не только передвижение, но и жизнедеятельность друг другу. В туалет, к примеру, образовалась очередь. Он звал её к себе, но она упорно твердила, что сейчас поедет репетировать.
— Куда репетировать, как репетировать? Вы едва на ногах стоите, Катя!
— Я договорилась. Меня ждут музыканты. Я пою. Вы не знали?
— Но вы едва на ногах стоите и разговариваете нечётко.
— Я договорилась…
Красивой женщине идёт всё. Она была очаровательна в полупьяном состоянии, да и травы она выкурила немало, приложилась ко многим косякам. Но была очаровательна, жаль, что наши дети не смогут никогда увидеть свою маму такой, тогда ещё не маму, и ещё даже не мою девушку. В ней было всё: порок, лошадиная доза харизмы, шарм и грация молодой соблазнительной самки, чулки, ножки, повороты, злодейские и мистические выражения лица. Она превосходила в очаровании всех женщин Джеймса Бонда вместе взятых. В тот вечер я её возненавидел (мне пришлось таскаться за ней через толпу, следуя её капризам, хотя меня она и не звала; она как бы забыла обо мне) и влюбился в неё.
(Вот такая была ваша мама, детки. Ею можно гордиться. Это была её лучшая роль. Спросите её, она играла её для того, чтобы вы родились, Богдан и Александра?)
Последний свой удар она нанесла мне под самый занавес. Когда я предложил ей отвезти её (она совсем уже плохо разговаривала) на её репетицию, она сообщила, что она уже вызвала «Франца», он сядет за руль её «БМВ», «Франц» отвезёт её на репетицию. При этом она мило улыбалась, как чёрная кошка, которая только что тебя очень сильно оцарапала, но животное так грациозно, так красиво, что прощаешь царапины на щеке и шее, и только платком промокаешь кровь.
— Франц — это мой директор, — наконец объяснила она после мучительной паузы. Чего директор, кого директор? Она не сказала. Так же, как и в какую сторону директор…
Директор оказался типичным юным жиголо, с чёрными глазами, из тех, что всегда находятся на подхвате возле актрис, либо певиц, либо моделей. Высокий, сутуловатый, улыбчивый. Ясно, что такой человек беден, но жадно хочет денег и удовольствий. Когда мы сообща, я, мои охранники и Франц, стали спускать актрису по широкой лестнице, чтобы выйти на Покровку, оказалось, что она потеряла способность поворачивать. Два раза она едва не грохнулась, её спас Михаил.
На Покровке, я, очень злой, просто свирепый, силой запихал актрису в БМВ, «Франц» сел за руль. Но они ещё стояли. Наш грузный «jewish canoe», как называют кадиллак в Америке, уже тихо посапывал мотором, Стас уже вывел его из переулка. Я бросился на заднее сиденье.
— Езжай! — сказал я Стасу сквозь зубы. Я же, повторяю, был вне себя от ярости.
— Вы с ней не попрощались, босс! С девушкой.
— Обойдётся!
И мы отъехали.
Дома, у себя в Сырах я содрал с себя одежду, налил себе стакан вина, выпил, и лёг спать. Дав себе слово никогда больше не звонить этой стерве. Хватит в моей жизни стерв…
Разбудил меня звонок телефона.
— Мы репетируем, — прошептала она. Там, фоном к её шёпоту звучала нестройная хриплая музыка.
— Очень хорошо, — сказал я. — Отлично, репетируйте, репетируйте, ребята. — И выключил телефон.
А потом, мои детки, мои ангелы, мои демоны, я и ваша чудесная мама-кошка, мама-волк пошли в ресторан. Точнее это был private-club, и в нём ресторан. Кто кому позвонил? Кажется, это был я. Ваш отец. Я вспомнил её наутро и разволновался. А впрочем, это могла быть и ваша мама, если ей было нужно, она не раздумывала звонить первой.
Он сообщил, что ему сложно… я сообщил ей, что мне сложно выходить «out», моя широкая известность сплошь и рядом угрожает моей безопасности. Она сказала, что понимает мою ситуацию, есть одно место, private-club в центре Москвы, там бывают только свои, у неё есть клубная карта. Она сказала, что будет ждать меня там, назвала улицу, но не знала номер дома.
Мы несколько раз проехали мимо, по Леонтьевскому переулку, и нашли место, только руководствуясь её указаниями, данными по мобильному. В старом московском дворе за рулём чёрного BMW сидела девушка в чёрных очках и курила. Мы поздоровались, и она вышла из машины, и мы прошли в дверь, ведущую вниз. Обеспокоенные, но послушные охранники остались в кадиллаке.
В небольшом зале, куда нас провели, горел камин, и сидела ещё только одна пара. Едой не пахло, зато отлично пахло дымом сухих дров. Мы сели за ближайший к камину стол. Заведение называлось «Реставрация» и было вызывающе несовременным. Мне там понравилось, однако я испытывал лёгкое беспокойство, бросив взгляд на загадочные коридоры, куда удалилась официантка, приняв наш заказ. Дело в том, что в то самое время партия, мною возглавляемая, активизировалась в России до такой степени, что я заведомо стал врагом номер один в глазах государства. Сидеть в безлюдных катакомбах одному, такому человеку, как я, было и непривычно, и опрометчиво.
